ОНО

— Тогда поехали.

Билл закрутил педали. Сначала получалось не очень. Сильвера опасно мотало из стороны в сторону, вес Одры не способствовал устойчивости… но, вероятно, она как-то старалась поддержать равновесие, даже бессознательно, иначе они бы рухнули. Билл встал на педали, его руки с невероятной силой сжали рукоятки руля, голову он вскинул к небу, глаза превратились в щелочки, жилы на шее вздулись.

«Свалюсь прямо здесь, расшибу ее голову и свою…»

(нет, не свалишься, давай, Билл, давай, сукин сын)

Он стоял на педалях, крутил их, чувствуя каждую сигарету, которую выкурил за последние двадцать лет в повысившемся кровяном давлении и учащенном биении сердца. «Да пошли вы!» — подумал он, и охватившая его безумная радость растянула губы в улыбке.

Игральные карты, издававшие одиночные выстрелы, теперь принялись щелкать чаще. Это были новые карты, специальные карты для велосипедов, и щелкали они хорошо и громко. Билл почувствовал, как ветер начал обдувать его лысую голову, и улыбка стала шире. «Ветер — моя работа, — подумал он. — Я создаю ветер, нажимая на эти гребаные педали».

В конце улицы высился знак «СТОП». Билл начал тормозить… а потом (улыбка стала еще шире, обнажая все больше и больше его зубов) снова нажал на педали.

Проигнорировав знак «СТОП», Билл Денбро повернул налево, на Верхнюю Главную улицу над Бэсси- парк. Вновь не учел веса Одры, и они едва не перевернулись. Велосипед повело в сторону, он наклонился, потом выпрямился. Ветер усилился, охлаждая пот на лбу, испаряя его, ветер обтекал его уши с низким будоражащим звуком, напоминающим шум океана в морских раковинах, но на самом деле не похожим ни на один звук на Земле. Билл полагал, что звук этот знаком тому мальчишке со скейтбордом. «Но с этим звуком тебе предстоит расстаться, пацан, — подумал он. — В жизни многое меняется. Это грязный трюк, так что готовься к нему».

Он быстрее крутил педали, и с увеличением скорости прибавилось устойчивости. Обломки статуи Пола Баньяна, упавшего колосса, остались слева. Билл прокричал:

— Хай-йо, Сильвер, ВПЕРЕ-Е-ЕД!

Руки Одры сильнее сжали его талию; он чувствовал, как она шевелится, прижимаясь к его спине. Но желания повернуться и посмотреть на нее не возникло… ни желания, ни потребности. Он все быстрее крутил педали, громко смеясь, высокий худощавый лысый мужчина, склонившийся над рулем, чтобы уменьшить лобовое сопротивление. Люди оборачивались на него, когда он мчался мимо Бэсси-парк.

Теперь Верхняя Главная улица пошла вниз, под крутым углом, к провалившему под землю центру города, и голос в голове зашептал, что, если он не затормозит, просто влетит в яму, образовавшуюся на месте перекрестка, где сходились три улицы, как адская летучая мышь, и убьет их обоих.

Вместо того чтобы затормозить, он продолжил крутить педали, заставляя велосипед мчаться еще быстрее. Теперь он летел с холма Главной улицы и уже видел впереди бело-оранжевые оградительные барьеры и дымящиеся бочки, в которых горело хэллоуиновское пламя, отмечающие край провала, и вершины домов, торчавшие над улицами, словно рожденные воображением безумца.

— Хай-йо, Сильвер, ВПЕРЕ-Е-ЕД! — неистово прокричал Билл Денбро, мчась по склону холма, еще не зная к чему, в последний раз ощущая Дерри своим домом, особенно остро осознавая, что он живой под настоящим небом, и теперь все — желание, желание, желание.

Он мчался с холма на Сильвере, он мчался, чтобы обогнать дьявола.

6

…расставания».

Итак, ты уходишь, и есть желание оглянуться, оглянуться один только раз, пока тает закат, напоследок увидеть непритязательные силуэты Новой Англии: шпили, Водонапорную башню, Пола с его топором на плече. Но оглядываться — идея не из лучших, все истории твердят об этом. Посмотрите, что случилось с женой Лота. Лучше не оглядываться. Лучше верить, что все будет хорошо, даже после того, что случилось… и, возможно, так и будет; кто может сказать, что такое невозможно? Не все кораблики, уплывающие в темноту, больше не находят солнца или руки другого мальчишки; если жизнь чему-то учит, так одному: счастливых концовок так много, что человеку, который не верит в Бога, надо бы усомниться в собственном здравомыслии.

«Ты уходишь и уходишь быстро, когда солнце начинает закатываться за горизонт», — думает он в этом сне. Вот что ты делаешь. И если у тебя есть время еще на одну мысль, может, тебе стоит подумать о призраках… призраках детей, стоящих в воде на закате солнца, стоящих, образовав круг, стоящих, взявшись за руки, их лица юные, само собой, но и решительные… достаточно решительные, чтобы положить начало тем взрослым, которыми они станут, достаточно решительные, чтобы, возможно, понять, что взрослые, которыми они станут, обязательно должны положить начало людям, какими они были до того, как превратились во взрослых, до того, как пытались осознать, что они тоже смертны. Круг замыкается, колесо вращается, и в этом все сущее.

Тебе не нужно оглядываться, чтобы увидеть этих детей; часть твоего разума видит их всегда, навеки живет с ними, навеки их любит. Они, возможно, не лучшая твоя часть, но именно они ответственны за то, каким ты стал.

Дети, я вас люблю. Я так сильно вас люблю.

Вот и уезжай побыстрее, уезжай, пока последний свет соскальзывает за горизонт, уезжай из Дерри, от памяти… но не от желания. Это остается, яркая камея всего, кем мы были и во что верили детьми, всего, что сияет в наших глазах, даже когда мы потерялись, и в ночи завывает ветер.

Уезжай и продолжай улыбаться. Поймай на радио рок-н-ролл и иди по жизни со всем мужеством, которое сможешь собрать, и со всей верой, которую сумеешь сохранить. Держись, смелее, не отступай.

Все остальное — темнота.

7

— Эй!

— Эй, мистер, вы…

— …осторожнее!

— Этот чертов идиот наверняка…

Слова пролетали мимо, бессмысленные, как флаги на ветру или оторвавшиеся воздушные шарики. Вот и оградительные барьеры. В ноздри ему бил запах горящего в бочках керосина. Он видел зияющую темноту на месте улицы, слышал бег воды в этой приближающейся темноте, и звуки эти вызвали у него смех.

Он бросил Сильвера влево, проскочил так близко от барьеров, что штанина коснулась одного. Колеса Сильвера отделяли какие-то три дюйма от того места, где обрывался асфальт, и места для маневра не оставалось. Впереди, перед «Ювелирным магазином Кэша», вода поглотила всю мостовую и половину тротуара. Барьер перекрывал доступ на тротуар, который, подмытый снизу, буквально висел над провалом.

— Билл? — Голос Одры, ошеломленный и хрипловатый. Она словно только что проснулась, вырвалась из крепкого сна. — Билл, где мы? Что мы делаем?

— Хай-йо, Сильвер! — прокричал Билл, направляя Сильвера на барьер, который торчал из выбитой витрины магазина Кэша, под прямым углом к ней. — ХАЙ-ЙО, СИЛЬВЕР, ВПЕРЕ-Е-ЕД!

Сильвер на скорости не меньше сорока миль в час ударил барьер, и его части разлетелись в разные стороны, оранжевая перекладина — в одну, подставки, напоминающие букву «А», — в другие. Одра закричала, и обхватила Билла так крепко, что у него перехватило дыхание. Люди, что стояли вдоль Главной улицы, Канальной и Канзас-стрит, наблюдали.

Сильвер влетел на висящий над провалом участок тротуара. Билл почувствовал, как его левые бедро и колено чиркнули по стене ювелирного магазина. Почувствовал, как заднее колесо Сильвера вдруг просело, и понял, тротуар за ними рушится…

…а потом инерция Сильвера вынесла их на более безопасный участок тротуара. Билл крутанул руль, чтобы объехать перевернутый мусорный бак, и вновь выехал на мостовую. Заскрежетали тормоза. Он