Например, я видела, как она поцеловала Тьерри в губы — чувство вины вспыхнуло в ее ауре зеленой морской волной — и одарила его такой улыбкой, которая показалась мне чересчур яркой.
— Я все сделаю, как ты хочешь, — сказала она ему.
Но Анук, скрестив два пальца на правой руке, этим крошечным жестом велела: «Изыди!»
И Розетт, сидя на своем маленьком стульчике напротив Анук и глядя на нее горящими глазами, тут же повторила ее жест — «кыш-кыш, изыди!» — и Тьерри шлепнул себя ладонью по шее, словно его укусило какое-то насекомое, а над дверями зазвенели колокольчики…
— Мне пора.
Естественно, пора! Неуклюжий в своем огромном пальто, он чуть ли не вприпрыжку бросился к двери. Рука Анук была уже в кармане — там она носит его деревянную куколку. Она вытащила ее, подошла к витрине и аккуратно поставила у дверей домика, снаружи.
— Пока, Тьерри, — только и сказала она.
И Розетт показала на пальцах: «Пока-пока».
Дверь за Тьерри с грохотом захлопнулась. Дети заулыбались.
Нет, сегодня, пожалуй, действительно слишком много сквозняков!
Ну что ж, начало положено. Чаши весов качнулись. Нану, возможно, этого еще не понимает, зато понимаю я. Именно такие вот мелочи, сперва вроде бы и незаметные, очень скоро помогут мне прибрать ее к рукам.
Она большую часть дня оставалась в магазине, играя с Розетт, помогая нам — и выжидая следующей возможности воспользоваться своими новыми игрушками, деревянными куколками. И такая возможность ей представилась ближе к полудню, когда к нам, ведя на поводке своего пушистого песика, зашла мадам Люзерон — хотя сегодня вовсе и не ее день.
— Неужели снова вы? Как это приятно! — улыбнулась я ей. — Это значит, что мы на правильном пути.
Я заметила, что лицо у мадам Люзерон сильно осунулось; на ней снова было ее «кладбищенское» пальто — она наверняка только что побывала на могиле сына или мужа. Наверное, сегодня какой-то особый день, подумала я — чей-то день рождения или какая-то годовщина; так или иначе, но она казалась очень усталой и какой-то особенно хрупкой, ее руки в перчатках дрожали от холода.
— Садитесь, — предложила я, — выпейте горячего шоколада; я сейчас принесу.
Мадам колебалась:
— Мне, наверное, не следовало бы…
Анук украдкой глянула на меня, и я увидела, что она вытаскивает из кармана деревянную куколку мадам Люзерон, отмеченную знаком соблазна — символом Госпожи Кровавой Луны. Лепешечка пластилина в качестве основания, и вот вторая мадам Люзерон — или, по крайней мере, ее двойник — уже стоит внутри святочного домика и любуется в окно озером, катающимися по льду конькобежцами и шоколадными уточками.
Сперва она, похоже, ничего особенного не заметила, потом в ее взоре отразилось некоторое смятение, но смотрела она куда-то в сторону — то ли на маленькую Розетт с ее чистым розовым личиком, то ли на домик в витрине, который вдруг засиял каким-то странным светом.
Поджатые в вечном неодобрении губы расслабились, смягчились.
— А знаете, у меня тоже в детстве был такой кукольный домик, — сказала она, глядя на витрину.
— Неужели?
Я улыбнулась Анук. Мадам Люзерон крайне редко решается что-то о себе сообщить.
Она пригубила шоколад и продолжила:
— Да, и представляете, этот домик принадлежал еще моей бабушке. Считалось, что после ее смерти он перейдет ко мне, но мне все равно никогда не разрешали с ним играть.
— А почему? — спросила Анук, прикрепляя ватную собачку к платью деревянной мадам Люзерон.
— О, это была слишком ценная вещь! Один антиквар даже как-то предложил мне за него сто тысяч франков. И потом, это же фамильная реликвия. А не игрушка.
— Значит, вам так и не удалось с этим домиком поиграть? Какая несправедливость!
Теперь Анук аккуратно пристраивала зеленую сахарную мышку под дерево с кроной из бумажной салфетки.
— Но я же была маленькая! — возразила мадам Люзерон. — Я могла испортить домик или…
Она вдруг умолкла. Я подняла на нее глаза и увидела, что она застыла как изваяние.
— Как странно… — промолвила она через некоторое время. — Я ведь столько лет об этом домике даже не вспоминала. А когда Робер хотел поиграть с ним…
Она вдруг резко поставила чашку на стол, машинально контролируя себя, чтобы ее не разбить.
— Это ведь действительно несправедливо, верно? — произнесла она.
— Вам нехорошо, мадам? — спросила я.
Ее худое лицо стало белее сахарной глазури, и на нем, словно нанесенные чем-то острым, отчетливо проступили все морщинки — как «морозный узор» на поверхности торта.
— Нет, спасибо, я прекрасно себя чувствую.
Голос ее звучал холодно.
— Не хотите ли кусочек шоколадного торта?
Это спросила Анук; вид у нее был встревоженный, сочувствующий; она, как всегда, уже готова была отказаться от своей затеи. Мадам посмотрела на нее голодными глазами и сказала:
— Спасибо, моя милая. С удовольствием.
Анук отрезала ей щедрый кусок.
— А Робер… это ваш сын? — спросила она.
Мадам лишь коротко кивнула, точно клюнула.
— Ему сколько было, когда он умер?
— Тринадцать. Чуть старше тебя, наверное. Никто так и не понял, отчего это произошло. Такой здоровый мальчик — я ему даже сласти никогда есть не позволяла — вдруг взял и умер. Ведь не могло же это просто так случиться, верно?
Анук, глядя на нее во все глаза, молча покачала головой.
— Сегодня годовщина его смерти, — сказала мадам. — Он умер восьмого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Задолго до того, как ты появилась на свет. В те времена еще можно было заполучить клочок земли на большом кладбище — если, конечно, вы были готовы как следует за это заплатить. Я ведь всю жизнь здесь прожила. И деньги в нашей семье всегда водились. И я, конечно же, могла бы позволить ему поиграть с тем кукольным домиком, если б захотела. А у тебя такой домик когда- нибудь был?
И Анук опять молча покачала головой.
— У меня-то он сохранился, стоит где-то на чердаке. Сохранились даже те куклы, что к нему прилагались, и кукольная мебель. Все сделано вручную, из природных материалов. На стенах венецианские зеркала. Такие игрушки еще до революции делали. Но вот мне хотелось бы знать: хоть один ребенок когда-нибудь играл с этой распроклятой штуковиной?
У нее даже появилось некое подобие румянца, словно это слово, в ее лексиконе запретное, вдохнуло жизнь в бескровное лицо.
— А ты не хочешь поиграть с этим домиком?
Глаза Анук вспыхнули.
