Сумма технологии

(предопределенности организма зародышем)! Без них не было бы современной медицины и биологии.

На смену преформизму пришел эпигенез (греч. эпи – над, генезис – происхождение), согласно которому развитие не предопределено, а представляет собой процесс последовательных новообразований. От него прямой путь вел к витализму – признанию неких «творческих сил». Сегодня эпигенез и витализм также неприемлемы!

Но с чего же должна была начинать бедняжка-биология?! Путем озарения выработать наши сегодняшние, увы, по-видимому, все еще наивные представления о нуклеиновых кислотах?! Так и кибернетика сейчас переживает свой «детский спор»!

Лем считает этот спор бесплодным. В принципе человекоподобный «разум» построить можно, но строить его никто не будет. «Искусственных людей не будет, потому что это не нужно. Не будет и “бунта” мыслящих машин против человека» (гл. IV).

Один из «пророков». Три возможности

Как бы там ни было, а спор идет. Одним из самых прославившихся «антигомункулистов» является Мортимер Таубе. Мы советуем читателю прочесть его книгу.[159] Впрочем всерьез полемизировать с М. Таубе не стоит, и тем более в академическом тоне. Его книга, так сказать, образец «просвещенного обскурантизма».

Вопрос о возможном превосходстве «машинного мышления» над человеческим Лем в противовес Таубе склонен решать «в пользу» машин. Он выделяет здесь три a priori возможных ответа.

Первый гласит, что «машинное мышление» принципиально не может превысить «потолок человеческого интеллекта». Второй – что оно может превысить этот потолок, однако человек всегда сможет контролировать «познавательную стратегию машин». Наконец, третий возможный ответ гласит, что машины способны превзойти интеллектуальный потолок человека как в том, что человек еще может понять, так и в том, чего он понять уже не может.

Как мы отмечали выше, Лем упускает возможность такой автоэволюции человека, когда тот будет все время идти «впереди» создаваемых им машин. Для этой цели человеку вовсе не обязательно превращаться в спрутообразного «марсианина» из «Войны миров» Герберта Уэллса.

Итак, перечисленные три ответа не представляются нам исчерпывающими; впрочем, и наше дополнительное соображение отнюдь не исчерпывает всех возможностей.

Точка зрения Лема и наша

Лем отвергает первый и второй ответы и останавливается на третьем. «Усилители интеллекта» – Лем называет их гностическими машинами (греч. гнозис – познание) – будут обладать «коэффициентом усиления» не меньшим, чем коэффициент усиления физической силы человека энергетическими машинами.

Мы считаем, однако, что Лем недостаточно осветил «усиление интеллекта» с точки зрения современных психологических теорий. Здесь, безусловно, «скрыто» много тем для размышлений как футуролога, так и писателя-фантаста. Скрыто много эссе, рассказов и романов. Мы обратим лишь внимание читателя на недавно изданную (1966 г.) издательством «Прогресс» «Экспериментальную психологию» под редакцией Поля Фресса и Жана Пиаже, быть может, он и сам поразмыслит кое над чем.

Электрократия – нелепость, считает Лем, и мы с ним полностью согласны. «Ни один Усилитель Интеллекта не станет электронным Антихристом», – говорит он (гл. IV). Необходима «социологическая кибернетика», а не «искусство постройки управляющих машин» (там же). Со всем этим нельзя не согласиться, а форма, в которой автор преподносит этот тезис, производит немалое впечатление. И все же мы считаем, что Лем недостаточно осветил здесь другую сторону дела.

Уже сейчас математические машины управляют на расстоянии сталеплавильными процессами, уже сейчас они заведуют деятельностью нефтеперегонных заводов и т.д. Видимо, управляющие машины будут срастаться с управляемыми отраслями технологии, а эволюция таких «сростков» будет идти без детального контроля человека. Вряд ли можно строить «роботы» так, как сейчас строятся радиоприемники. «Схема» нуклеиновых кислот человека заняла бы много томов, и система такой сложности, как человек, воспроизводима лишь «статистически». Так же и «роботы» будут производиться на основе лишь общих «блок-схем», ибо детальные схемы попросту невозможны. Среди «роботов» будет идти «отбор», лучшие будут сохраняться на службе цивилизации, худшие – идти на слом. По мере усложнения «роботов» – скажем, самодвижущихся экипажей с электронным мозгом и «вечной» энергетической установкой (такие экипажи описаны Лемом в «Возвращении со звезд») – будет эволюционировать и «мозг», управляющий их производством. Этот «центральный мозг» будет сам решать, как ему себя «надстроить», «расширить». Мозг будет заниматься своей собственной «автоэволюцией». И вот на каком-то этапе он, скажем, решит, что для эволюции экипажей необходимы нуклеиновые кислоты, которые употребляются для исправления генетических дефектов человека, решит и тем самым заложит основы антропоморфизации экипажей.

Последствия такого решения могут оказаться самыми пагубными. Остановить производство будет нельзя, подобно тому как сейчас невозможно в целой стране остановить хотя бы на неделю всю металлургию. Это не «бунт» машин и не «электрократия», это – «лжеэволюция», начало которой может наступить незаметно, без угрозы. В чем же средство против такой лжеэволюции и других опасностей? Мы думаем, что оно – в научном регулировании симбиоза людей и кибернетических машин. Сегодня одним из подходов к этому является как раз «социологическая кибернетика».

Эта наука возникла в сущности при рождении кибернетики. О «кибернетике и обществе» писал Норберт Винер. С годами идеи кибернетики стали все шире проникать в гуманитарные науки.[160]

Взгляд Лема на роль кибернетики в социальных исследованиях определен, таким образом, фактическим движением науки. И, конечно, в отличие от этнолога или «конкретного» социолога кибернетик должен абстрагироваться от содержания тех или иных ритуалов, заповедей и норм поведения. Лем говорит, и это верно, что кибернетика в первую очередь интересует социостаз, т.е. гомеостаз в области социальных структур. Социолог-кибернетик должен искать «оптимальные модели» социостаза. Приближение к оптимуму может означать, например, устранение избыточности, ограничение разнородности функций людей в данном обществе. В оптимизации нуждается всякая социальная структура. Последнее замечание Лема особенно приложимо к тому обществу, в котором основным принципом станет «полное и свободное развитие каждого индивидуума».[161]

Эпистемология и Шалтай-Болтай

Термин «эпистемология» происходит от греческого слова эпистэмэ – знание. Эпистемология, таким образом, теория познания. Этот термин широко распространен во французской и особенно в англо-американской литературе. Менее – в немецкой. Придавать «эпистемологии» какой-либо иной смысл, например, связывать ее исключительно со взглядами того или иного мыслителя – значит отнимать лавры у бедного Шалтая-Болтая. Ведь это именно Шалтай-Болтай – яйцо, «в облике которого было нечто человеческое», утверждал, что когда он берет слово, оно значит то, что он хочет.[162]

Вопросам эпистемологии Лем уделяет большое внимание. При этом он опирается на идеи кибернетики. Мы начнем обсуждение его взглядов... с Электрибальда.

Электрибальд и подсознание

Ст. Лем был, наверно, знаком с работой А. Н. Колмогорова «Жизнь и мышление как особые формы существования материи».[163] Во всяком случае, есть прямая связь между заключительным примечанием А. Н. Колмогорова и рассказом Ст. Лема «Путешествие первое А, или Электрибальд Трурля».[164] Приведем для ясности примечание А. Н. Колмогорова:

«Возможно, что автомат, способный писать стихи на уровне больших поэтов, нельзя построить проще, чем промоделировав все развитие культурной жизни того общества, в котором поэты реально развиваются».

В своей статье А. Н. Колмогоров рассматривает вопрос о связи сознания и подсознания. Он пишет: «В развитом сознании современного человека аппарат формального мышления не занимает центрального положения. Это скорее “вспомогательное вычислительное устройство”, запускаемое в ход по мере надобности». И там же: «...кибернетический анализ работы развитого человеческого сознания и его взаимодействия с подсознательной сферой еще не начат».