Сумма технологии

Вот эти-то вопросы и привлекают внимание Ст. Лема. Он отмечает, например, что информация, которую перерабатывает мозг лыжника во время слалома, куда больше той информации, которую перерабатывает за тот же отрезок времени мозг блестящего математика. При этом под информацией здесь понимается не шенноновская мера, а «количество параметров», которыми управляет мозг слаломиста. Быть может, в этом сравнении и есть нечто верное, однако в целом оно неудачно. Лем говорит, что большинство параметров слаломиста находится вне сферы его сознания. Отсюда – эффективность. Но кто учел те «параметры», которые приходят в движение в подсознании математика, когда он размышляет о банаховых алгебрах?

Сказать свое слово о подсознании давно пытается психоанализ. Отвергнуть его целиком было бы неверно, в нем есть островки трезвой мысли, но лишь островки – среди океана вымыслов.

Другое дело – логика, теория познания и психология. Эти науки давно стремятся раскрыть природу познавательных психических процессов. Особенно интригуют исследователей эвристические процессы, т.е. процессы поиска решения той или иной задачи.[165]

Вот что об этом пишет А. Н. Колмогоров (op. cit.). «Общеизвестно, что карандаш и бумага необходимы в процессе интуитивных творческих поисков. Вместо полностью выписанных формул иногда на бумаге появляются их предположительные схемы с незаполненными местами, несколько линий и точек изображают фигуры в многомерном или бесконечномерном пространстве, иногда знаками обозначается ход перебора вариантов, сгруппированных по принципам, которые перестраиваются в ходе перебора и т.д. Вполне возможно, что вычислительные машины с надлежащим устройством ввода и вывода данных могли бы быть полезны уже на этой стадии научной работы».

Процедуры поиска подчиняются не «черно-белой» дедуктивной логике, не логике «истины» и «лжи», «да» и «нет», а малоизученной «цветной», «гадательной» логике, логике «наверно это так».

Следуя этим общим воззрениям, Лем связывает с моделированием творческих процессов проблемы «внемозгового воспроизведения» «неалгоритмических процедур». При этом, конечно, приходится «деалгоритмизировать» алгоритм, например вводить «генератор акцидентальности», т.е. делать выбор шагов случайным. Или же использовать не «предписывающие», а «разрешающие» правила типа: если получено то-то, то можно делать то-то или то-то. Наборы таких предписаний иногда называют диспозициями. Алгоритмы становятся при этом «пластичными».

Обучение и перцептроны. Гештальт

Устройство, которое достаточно хорошо моделирует реальные познавательные процедуры, должно обладать механизмами обучения и самообучения. Сейчас активно ведутся работы по созданию алгоритмов и машинных программ опознавания образов, т.е. по созданию перцептронов.[166]

Быть может, перцептроны выяснят, наконец, на «машинном уровне» онтологический статус универсалий. «Быть может, – пишет Лем, – будущие перцептроны подведут нас ближе к пониманию “интуиции”» (гл. IV).

Ведь восприятие – мгновенный психический «снимок» объекта как целого – имеет аналог в интеллектуальной сфере. Речь идет о понятии целостного образа, о так называемом гештальте, введенном гештальт-психологией (нем. die Gestalt – образ). Это направление психологии перенесло понятие целостного образа из сферы чувственного восприятия в интеллигибельную сферу.

Ученые, художники и музыканты подтверждают эту догадку психологов[167], а Лем резюмирует их свидетельства. Он говорит, что ученый-теоретик, сжившийся с аппаратом и абстракциями своих теорий, воспринимает эти теории как некие целостные образы – гештальты. Эти образы связываются в сознании ученого с чувственными образами и знаковыми формами. И зачастую общность двух теорий ученый улавливает именно как некую общность их гештальтов. Или же интуитивно предчувствует, что два гештальта можно слить в некое, еще неизвестное целое – обобщение. Предчувствует до фактического построения.

Его Величество Значение

Построить модель познавательного процесса? Хорошо бы! Но это упирается в проблему значения. Этой проблеме автор уделяет много места. Его взгляды подчас расходятся с общепринятыми точками зрения. Скажем несколько слов о самой проблеме. Увы, это не так-то просто! Одним из первых осветил эту проблему Готлоб Фреге (1848-1925).[168] Речь идет о связи экстралингвистической ситуации с языком. Мы разъясним эту связь на «модели».

Новый мир. Имена

Представим себе, что на неизведанной планете высадились космонавты и перед ними открылся необычайный мир. Захватывающие пейзажи, странные минералы, удивительные растения и животные. Пусть на планете нет никаких разумных существ.

Космонавты попали в экстралингвистическую (т.е. «внеязыковую») ситуацию. (Кажется, в таком положении впервые оказался библейский Адам.)

Космонавтам предстоит дать имена всем «предметам» нового мира, его минералам, растениям и животным. Всем связям в этом мире, всем его антагонизмам и симбиозам, всему, всему... Космонавты должны описать эту внеязыковую ситуацию неким языком. Отобразить ее некой знаковой системой.

В Школе Космических Полетов средь многих других дисциплин эти юнцы штудировали логику и семиотику. (Без этого они попросту не поняли бы, как отражается в мозгу корабля внеязыковая космическая обстановка.) К тому же у них есть фантазия и они легко придумывают всевозможные слова.

В ШКП им говорили, что «объект», который предстоит назвать, это «денотат», или «номинат», или «сигнификат», а слово, которым его обозначают, – его «имя». Такие обороты речи, как «имя денотата» или «денотат имени» хорошо знакомы космонавтам. И на планете они «раздают» имена «денотатам».

Некоторые предметы, движения или связи получают по одному имени. Все согласны, что оно – самое удачное, что оно – «ухватывает объект». Другие – получают много имен, и каждое из них «ухватывает» лишь какую-то «сторону объекта». В одном имени – в имени A «ухвачено», что денотат порхает, в имени B – что он мяукает, наконец, в имени C – то, что он охотно ест шоколад из рук. У этих имен – один и тот же денотат, но различный смысл, различное содержание, различное значение. Они – отнюдь не синонимы.

Итак, у имени есть денотат и смысл (значение, смысловое содержание), имя называет или обозначает свой денотат и выражает смысл. «Ассоциация», которая возникает в мозгу космонавта, когда он произносит имя, и представляет собой смысл имени. Про смысл говорят, что он есть концепт (понятие) денотата и что он определяет денотат. Эти концепты также имеют внеязыковую природу, но уже иную, это, как мы сказали, определенные «ассоциации» в мозгу космонавтов.

Но вот две группы космонавтов после вылазки вернулись на корабль и привезли с собой каждая по находке. И каждая упрямо называла свою находку, ну, скажем, ринограденцией.

Так создается омонимия – одно и то же имя может иметь разные денотаты и выражать разный смысл. Это не очень мешает космонавтам, ведь в разговоре каждый раз ясно, о какой ринограденции идет речь – о животном или о минерале.

И вот, наконец, возникла связь между экстралингвистической ситуацией и языком, описывающим эту ситуацию. Со всеми обычными «неприятностями» – с омонимией, синонимией и т.д. И даже с именами без денотатов, но с концептами! Да, да, бывает и так! На Земле, скажем, «король финляндский» – это имя, имеющее концепт, т.е. вызывающее в мозгу определенные «ассоциации», но не имеющее и никогда не имевшее денотата.

На языке, созданном космонавтами, могут быть написаны тексты. Пусть их даже пишут алфавитом, специально изобретенным для этой цели. Всякий член экипажа, прошедший через всю работу экспедиции, сможет эти тексты читать. При чтении в мозгу читающего проходят определенные «картины» – цепь внеязыковых «ассоциаций». Реальный мир, для которого был создан этот язык, «дефилирует» через сознание читающего. Причем при чтении одного и того же текста у двух различных космонавтов проходят