– Ничего не разобрать, – хмуро сообщил лейтенант, поворачиваясь к Максиму. – Вода размыла буквы, а дагерротип съежился от жара. Назовите себя, сударь.
– Максим Рустиков, владелец сгоревшего дома. В нем осталась моя семья… Аглая жива?
– Вы о девчонке? – хмыкнул офицер и толкнул в плечо солдата: – Эй, Донат, как там девка? Я приказал тебе добить ее, если еще живая.
– Померла она, господин лейтенант, – доложил солдат, постаравшись выпрямить спину. – В дыму задохнулась.
– Слышали, сударь? Рустиков, значит, вас звать? Товарищ министра будете? Ну-ну. Слыхал, что вас уже бароном назначили? – Лейтенант склонился к Максиму, и глаза его хищно блеснули. Машина вновь ударилась в что-то тяжелое, вильнула, и со стороны шоферского места донесся зычный гогот. Очевидно, какой-то нерасторопный прохожий или непоседливый пацан угодил под колеса. – Впрочем, вы уже там давно титулы поделили. Чудная у нас страна, не успели одну династию растоптать, как уже новая подрастает.
– О чем вы говорите? – устало произнес Максим, держась обеими руками за тряское сиденье. В окне мелькнула и пропала Викентьевская, начались знакомые здания Роландской улицы. – Куда вы меня везете? Я служащий Военного ведомства, прошу доставить меня туда.
– Не понимаете, значит? – задушенно прошипел офицер, прижимая к груди арестованного лезвие бебута. – Когда я в тридцатом на улицах особняки громил, и подумать не мог, что надо было все дотла пожечь… И всех вас, выродков, перерезать, чтобы уж никогда головы не подняли.
Мобиль внезапно затормозил, обо что-то ударившись, и на этот раз водитель выругался, долго и замысловато, помянув и Смерть, и Солнце, и всех их неловких детей, что никак не могут освободиться по- человечески. Одни из солдат выпрыгнул наружу, и вскоре в дверцу втолкнули окровавленного человека, с глухими стонами стискивавшего бедро. Ни сидеть, ни стоять он не мог, сразу упал на дно салона и забился в темный угол.
– Заткнись, прирежу, – бросил ему гвардеец, и пострадавший затих, боясь выдохнуть. Но все это было напрасно – его травма была достаточно серьезной, чтобы умереть.
– Не понимаю, к чему мучиться еще целую ночь, – проворчал солдат. – Если можно освободиться немедленно и без хлопот.
– Требую доставить меня в мое ведомство, – сказал Максим. Голос у него неожиданно сорвался, и последний слог прозвучал неубедительно. Гвардейцы расхохотались, а бебут лейтенанта пощекотал министру подбородок, царапая щетину.
– Ты бродяга без метрики, – напирая на каждое слово, сказал он. – А значит, подохнешь как полагается, в подвале Храма. Эх, жалко, Уложение не позволяет мне прикончить тебя прямо здесь, барон, я бы сделал это с великим удовольствием. Ну, не хочешь ударить меня или кинуться к двери? – осклабился он.
Внезапно Максим заметил немного впереди, по ходу движения, знакомую фигуру с солидной тростью в руке. Евграф нервно прохаживался возле своего служебного мобиля, а его шофер торопливо копался под капотом, оттуда валил пар. Министр дернулся на сиденье, и лейтенант уже хищно вытянул бебут, чтобы поразить пленника, но Максим увернулся и показал на сотрудника.
– Остановите! – сказал он. – Этот человек может подтвердить мою личность. Он служит начальником департамента снабжения в моем ведомстве.
Офицер нехотя приказал остановиться, и выскочивший из арестантского мобиля солдат, козырнув, подскочил к Евграфу, что-то объясняя ему прямо на ходу. Чиновник брезгливо кивнул и приблизился, заглянув в открытую дверцу машины.
– Вы узнаете этого преступника? – вяло поинтересовался лейтенант, при этом крайне придирчиво рассматривая метрику Евграфа. Тот вгляделся в полумрак салона, его лицо дрогнуло, и Максим почувствовал, как коллега едва сдерживает улыбку, раздвигающую ему губы. Веки Евграфа опустились, будто он боялся выдать неестественный блеск глаз.
– Скажите им, сударь, – хрипло проговорил Максим, – что я ваш министр и меня следует отвезти в Военное ведомство, чтобы судить трибуналом, а не в Храм.
– Сударь, министр Рустиков не имеет обыкновения разгуливать в таком рванье, – холодно сказал Евграф. Он совладал с ликованием и вернул на физиономию брезгливое выражение, а трость его ласково оглаживала свободную ладонь, будто чиновник прикидывал, как бы половчее ударить нахального арестанта. – Вы позволите? – обратился он к офицеру, указывая на свой документ.
Тот с довольным видом вернул чиновнику метрику и приказал трогаться.
Максим промолчал и откинулся на жестком сиденье, прикрыв глаза. Теперь он желал лишь поскорее избавиться от общества гвардейцев и в первую голову – лейтенанта. Уж лучше сидеть в подвале, ожидая Смерти и готовясь к ней, чем освободиться без всякой процедуры. На алтарь, конечно, его не положат, если он сам не пойдет… Но почему бы не пойти добровольно? А каков Евграфка! Теперь-то, когда Максима не станет, этот подонок сможет уговорить Касинию переселиться к нему.
Максим вспомнил Аглаю и ее вывернутое, неподвижное тело возле стены особняка. Ей уже ничего не грозит, она сейчас в первородной Тьме, смотрит на мир свысока, из компании молодых звезд… “Где вы?” – подумал он, поднимая глаза к черному потолку трясущегося на выбоинах мобиля.
А тот уже въезжал в ворота Храма.
Вокруг главного “культового” здания в Навии несколько лет назад высадили пинии с побережья океана, и двор приобрел аккуратный и культурный вид. Как видно, служители Смерти старательно ухаживали за своими деревьями. Обогнув угол Храма, мобиль остановился у служебного входа – большой и крепкой двери, обшитой листами жести. На гудок вышел человек в сером балахоне, досадливо поморщился и кивнул солдатам, как-то сразу притихшим.
– А этого зачем привезли? – сварливо осведомился он, кивнув на травмированного. Тот обвис на руках двух гвардейцев и не мог самостоятельно передвигаться.
– Ходил же вроде, – удивился лейтенант. – Ладно, сами справимся. Донат, освободи парня…
Служитель внимательно взглянул на потрепанного министра и задумчиво покачал головой. Однако ничего не сказал, лишь молча шагнул вглубь Храма. Максим был принужден последовать за ним, потому что в спину ему уперлось острие штыка. Ступая почти на ощупь, он прошел в гулком, спускающемся под землю винтовом коридоре сто или двести саженей, пока не очутился с провожатыми в нижнем подземелье Храма. Факел в руке служителя поднялся повыше, освещая низкий, залитый водой ход с провалами по бокам.
Барона втолкнули в первую же дверь, которая глухо скрипнула и клацнула замком позади него. В камере было абсолютно темно.
– Кто тут? – робко прошептал некто во мраке. Голос, судя по всему, принадлежал женщине, хотя и звучал хрипловато. Максим напряг зрение, протянул вперед руки, но ничего не увидел и не нащупал.
– Где вы? – спросил он. – Вы сидите или стоите?
– Здесь есть каменная скамейка…
Перебирая ладонями по влажной, выщербленной стене, Максим продвинулся вперед и через пять шагов наткнулся коленями на выступ. Узница схватила его и притянула к себе, и барон плюхнулся на холодный камень. Как ни странно, он почувствовал некоторое облегчение – многочисленные легкие ожоги, саднившие до этого, как будто растворились в сырой прохладе.
Он внезапно ощутил, как сидевшая тут женщина что было сил прижимается к нему, дрожа от холода, и был вынужден обнять ее. Влажные волосы скользнули по его подбородку, от них пахло землей и плесенью.
– Вы давно тут? – проговорил он.
– Не знаю… Меня утром арестовали. Сейчас уже вечер?
Рустиков кивнул, тут же опомнился и сказал:
– Да. Почему вас до сих пор не расстреляли?
– Не знаю… Наверное, все служители занимаются другими делами, поважнее. Мое-то пустяковое… Ребенку рукавом сопли утерла, когда он их на кулак намотал. Ох, хотела же еще дома оставить, а он заканючил – возьми меня с собой да возьми. Так и не стало у меня… Патрулю на глаза попался, дурачок. Да и я хороша, надо же было с подтиранием лезть, и не схватили бы меня…
Она шмыгнул носом, и Максим подумал, что сама женщина, видимо, также подхватила простуду – или от сына, или из-за этаких сырости и холода, что царили в подземельях. Он хотел отодвинуться, чтобы и самому не заболеть, но силы куда-то испарились или замерзли вместе с мышцами. Впрочем, холод его пока не
