'Я потеряю и его, если отрекусь от закона. Потеряю лучшего законника, какого когда-либо видел Рим… Вместе мы могли бы повести за собой всю Италию… Но если я этого не сделаю – эти cunni не принесут присягу и мои солдаты не получат земли. Тогда чего ради я затеял всю эту игру?!'
Ножки кресла из слоновой кости, на котором сидел Главция, заскребли по мраморной плите – и почти половина членов Сената вскочила с мест; Главция посмотрел вниз, еще крепче сжал губы; на лице не появилось ни оттенка эмоции и опять тишина, минута за минутой.
– Мне кажется, что придется повторить вопрос, Гай Марий, – заговорил Скавр. – Что вы думаете лично об этом законе?
– Я считаю… – Марий остановился, мрачно сдвинув брови. – Я считаю, что этот закон… возможно… недействителен.
Скавр хлопнул себя по коленям.
– Благодарю вас, Гай Марий.
Скавр поднялся и, повернувшись к сидящим за ним, сказал:
– Итак, отцы-сенаторы, если уж такой человек, как наш герой Гай Марий, признал этот закон недействительным, я буду просто счастлив принести присягу, – он поклонился Сатурнину и Главции. – Пойдемте, друзья! Как принцепс Сената, приглашаю вас поторопиться в храм.
– Остановитесь!
Все замерли. Метелл хлопнул в ладоши. Откуда-то с самых верхних рядов спустился его слуга, таща сумку, набитую так плотно, что бедняга сгибался пополам, перенося ее каждый раз шагов на шесть и возвращаясь за второй. Когда обе сумки оказались у ног Метелла, слуга поднялся наверх и принес еще две. Некоторые сенаторы послали ему на помощь своих слуг. Дело пошло быстрей. Вскоре рядом с Нумидийцем стояло уже сорок сумок.
– Я не буду принимать присягу. Пусть даже старший консул уверяет, что закон Аппулея недействителен. Я предпочитаю отдать двадцать талантов серебра. А завтра на рассвете отплываю на Родос.
Зал взорвался криками.
– К порядку! К порядку! – кричали Скавр и Марий.
Когда спокойствие было восстановлено, Метелл попросил:
– Квестор казначейства, подойдите сюда. Спустился представительный молодой человек с темно-русыми волосами и карими глазами, одетый в белоснежную тогу. Это был Квинт Цецилий Метелл Поросенок – собственный сын Нумидийца.
– Квестор, я отдаю эти двадцать талантов серебра в качестве откупа от присяги. Пока сенаторы еще здесь, я требую, чтобы вся сумма была пересчитана. Пусть отцы-сенаторы удостоверятся, что здесь ни на денарий не меньше, чем требуется.
– Мы верим вам на слово, Квинт Цецилий, – невесело улыбнулся Марий.
– Нет, я настаиваю! Никто не уйдет отсюда, пока не будут пересчитаны все монеты. – Метелл закашлялся. – В общем, должно быть что-то около ста тридцати пяти тысяч денариев.
Все уселись на места. Двое писцов достали счетные доски и сели около Метелла. Писцы открыли одну из сумок и высыпали содержимое на стол. Юный Метелл приказал клеркам держать пустую сумку открытой справа от него и начал считать, быстро собирая монеты правой рукой. Время от времени он высыпал их в сумку.
– Подождите! – воскликнул Нумидиец. Поросенок замер.
– Считай вслух, квестор!
Снова по залу прокатился вздох-стон. Поросенок вытряхнул монеты из сумки и стал считать вслух. От волнения он начал заикаться.
Близился закат. Марий поднялся с кресла.
– День закончился, отцы-сенаторы. Но мы еще не сделали дело. Никто не заседает после захода солнца. Поэтому я предлагаю отправиться в храм и принести присягу. Это должно быть сделано до полуночи, иначе все мы окажемся в немилости, как не выполнившие приказ Народа.
Марий посмотрел туда, где стоял Нумидиец и где считал деньги его сын. Оставалось еще много.
– Марк Эмилий Скавр, это входит в ваши обязанности – остаться здесь и довести все дела до конца. Я надеюсь, вы так и сделаете. Разрешаю вам принести присягу завтра. Или через день, если пересчет монет затянется.
Тень улыбки мелькнула в уголках губ Мария. Скавр же хохотал.
Поздней весной Сулла вернулся из Италийской Галлии и тут же, едва смыв с себя дорожную пыль и переодевшись, отправился к Марию. Мария он обнаружил усталым и угрюмым. Это его не удивило – даже до самых северных районов страны дошли слухи о том, что происходило в время принятия закона Аппулея. Марию не пришлось вновь пересказывать ему всю историю – им с Суллой достаточно было молча переглянуться, чтобы понять друг друга.
Лишь после первого кубка с вином Сулла – с блеском в глазах – заговорил о недавних событиях, пытаясь понять их подоплеку.
– Доверие к тебе подорвано, – начал Сулла.
– Знаю, Луций Корнелий.
– Это все Сатурнин, я слышал? Марий вздохнул.
– Как можно его упрекать? Ему есть за что ненавидеть меня. Он произнес уже с ростры с полсотни речей – и все при огромном стечении народа. Теперь каждый обвиняет меня в том, что я его предал: великолепный он оратор. И рассказы о моем предательстве звучат в его устах убедительно. Он знает, чем
