явились на ее зов.
— Вот где этот мерзавец прятал «Макаров»! — сказала Крайко. — И будь вы, сыщики, хоть семи пядей во лбу, а попробуй догадайся… Какое кощунство!..
— Ребенок, наверное, подсмотрел, — предположил Сидорчук. — А может, Волков и не прятался вовсе.
— Поехали, Алексей Иванович! — решительно поднялась со стула Эмма Александровна. — Лучшего момента не придумаешь!
Областной изолятор временного содержания — новое четырехэтажное здание, обнесенное высоким бетонным забором и колючей проволокой — располагался на конечной остановке одного из троллейбусных маршрутов. Многие горожане и не догадывались, что неприметный этот, казенного вида дом, внешне напоминающий обыкновенную контору, — надежно защищает их от всякого отребья: тут проводят первые дни схваченные на улицах, вокзалах или притонах воры, убийцы, грабители…
Койот сидел в камере-одиночке на первом этаже. Узкая, с железной дверью комната, под самым потолком — окно, забранное решеткой и квадратами толстого непрозрачного стекла. Сторона — солнечная, и в камере светло, просторно.
Его привезли сюда прямо из аэропорта. Проверили карманы, отобрали поясной ремень, шнурки, часы, брелок с ключами. Пара здоровенных милицейских сержантов втолкнула его в камеру, один из них сказал с ухмылкой:
— Отдыхай пока. Скоро следователи заявятся, начнут тебя кидать от стенки к стенке.
Второй заржал, замахнулся кулачищем: «У, мразь!» Но бить не стал, хотя расплывшийся уже под глазом Койота синяк явно провоцировал сержанта, хотелось добавить. Но он утешил себя тем, что все еще впереди — ублюдок этот, как они поняли с напарником, не спешит развязывать язык, оперативники из ФСБ, которые привезли его сюда, явно недовольны задержанным. Ну, ничего, заговорит, заговорит. И не такие тут языки развязывали…
Койот сел на койку, напряг мысль. Как вести себя? Что говорить? Почему их с Джабой взяли в аэропорту, а не на квартире? Где содержится Джаба?
Не надо ничего говорить — в этом спасение.
Главное — молчать про пистолеты. Вещдок, приложенный к делу, предъявленный в суде — это конец, это расстрел. Но если он сможет благополучно «уйти» от убийства милиционеров и инкассатора, то остается еще «КамАЗ» и убийство водителя Крылышкина. Это если Валентина развяжет язык. Тогда им с Жориком «светит» лет по семь-восемь. Впрочем, суд решит по-своему, Жорик уже судим, ему могут впаять больше.
Меньше всех пострадает, конечно, сама Валентина, да она и меньше всех виновата А если с перепугу заговорит Джаба? Но что он — совсем, что ли, дурак? Зачем ему сознаваться в каких-то там московских планах? В крайнем случае может сказать: да, мы знакомы с Волковым, купили у него в прошлом году «КамАЗ», но не знали же, что он ворованный, что на нем кровь!
Думали, что познакомились в Придонске с порядочными людьми…
Так бы стал говорить Павел на месте Джабы.
Это самая выигрышная и правдоподобная версия поведения. Они собирались лететь в Москву закупать товары, на ярмарку в Лужники. Все! Стоять на этом скалой. Скалой! Пусть следователи хоть треснут.
…Дверь открылась, и в камеру вошли Крайко с Сидорчуком.
Представились.
Крайко села рядом с Койотом, как-то по-особому глянула на него. От этой седовласой женщины исходила какая-то мощная сила, Койот сразу ее почувствовал.
— Все ответы уже продумал, Паша? — ровно проговорила она. — Время у тебя было.
— Я же не знаю, о чем вы меня будете спрашивать, — резонно возразил он.
— Спроси ты.
— Почему меня… привезли сюда? Здесь, насколько я понимаю, сидят преступники.
— Ты преступник и есть, Паша. И очень опасный. Мы тебя долго искали.
— Ваши оперативники ошиблись, спутали меня с кем-то.
— Ничего они не спутали, Паша. В ФСБ работают профессионалы.
— ФСБ? Значит, меня арестовала служба безопасности? Не милиция?! Но я… я же не какойнибудь разведчик… хм!
— Паша, подумай о себе. Ты молод. Тебе лучше сознаться во всем, помочь следствию. Это зачтется.
— Мне не в чем сознаваться. Я ничего плохого не сделал.
— Ты убил двух милиционеров, Паша. Ты нападал на инкассаторов, убил одного из них, ранил нескольких человек. Ты стрелял из пистолетов убитых милиционеров. И один из них…
— Никаких пистолетов у меня нет…
— …И один из них ты спрятал в кроватке сына, Костика. А сыночек твой смотри что наделал.
С этими словами Крайко вынула из сумки фотографии, подала Койоту. Сказала:
— Людмила мертва. Теща твоя, Вера Ивановна, в реанимации, в очень тяжелом состоянии, ее жизнь висит на волоске. Костик сказал мне полчаса назад, что пистолет в кроватку положил ему ты. Спрятал. Пистолет — один из тех, что ты взял у милиционеров, мы проверили по картотеке, вот Алексей Иванович проверял…
Койот потрясенно смотрел на фотографии.
Убитая, в луже крови Людмила, плачущий Костяк, пистолет на полу, тяжело раненная Вера Ивановна… Разве он, Павел, желал им смерти?!
— Не-ет… Нет… — он мотал головой, не верил своим глазам. Койот был потрясен.
— Когда ты навещал сына, ты носил ему странные игрушки, Паша, продолжала Крайко. — Пистолетики, ружья, наручники… Ты что — готовил из него убийцу? Почему именно эти игрушки?!
— Что вы такое говорите?! — не выдержал, взвился Койот. — Какого еще убийцу?! Просто покупал, какие были. Самые дешевые. На дорогие матпини и компьютеры у меня не было денег.
— Когда ты положил пистолет в кроватку сына, Волков? — вмешался в разговор Сидорчук. — Сразу после нападения на инкассаторов? Или позже?
Койот опустил голову, молчал.
— Паша, повторяю, подумай о себе. — Голос Крайко по-прежнему спокоен, ровен. — Тебя могут оставить в живых, не всех расстреливают.
Сознайся, сними груз с души.
Койот снова взял в руки фотографии. Сказал глухо:
— Мне надо подумать.
Крайко встала.
— Хорошо. Я приду завтра утром. Снимки оставляю. И ручку с бумагой.
На следующее утро Эмма Александровна держала в руках документ, который многое решил в ходе следствия и в судьбе Павла Волкова.
