– Я хожу по дороге, которая никому не известна. И теперь я пришла через ваш чердак.
Глаза больной широко раскрылись от скорбного волнения.
– Это путь несчастья, на который сманили мою юную овечку! – воскликнула она страстно. – Вот она висит у меня в головах, а мать, которая отдала бы всю кровь своего сердца, чтобы сохранить душевную чистоту своего ребенка, была слепа и глуха и спала, как евангельские неразумные девы. Я никогда не была в этом злополучном коридоре, по которому ходит ваша фамильная белая женщина, но я знаю, что на нем лежит проклятие, и она, мое божество, там погибла. Не ходите никогда по этому пути!
– Я не боюсь проклятия, потому что иду исполнять свой долг перед ближними, – сказала Маргарита нетвердым, прерывающимся голосом. Она как будто заглянула в таинственную мрачную глубину, из которой выступили какие-то знакомые очертания.
– Да, вы добры и милосердны, как ангел; но и вы при всем желании не можете идти против всех, – воскликнула больная, с невероятным усилием приподнимаясь на подушках. – И вы, в конце концов, осудите нас, когда услышите о наших «требованиях», которые мы не можем ничем доказать. О, милосердный Боже, брось один луч в эту мучительную тьму. Нас прогонят отсюда, и сын Бланки не будет знать, куда приклонить голову, ребенок, рождение которого стоило жизни матери.
С совершенно побледневшими губами Маргарита схватила руку старухи.
– Только не эти намеки! – умоляюще проговорила она, с трудом подавляя собственное волнение, от которого бурно билось ее сердце и прерывалось дыхание. – Скажите мне откровенно, что тяготит вашу душу. Я выслушаю спокойно, что бы вы мне ни сказали.
Старый живописец торопливо наклонился к больной и прошептал ей что-то на ухо.
– Она еще не должна этого знать? – спросила она и отвернулась в сердцах. – Почему? Неужели надо ждать твоего возвращения из Лондона, а если ты еще вернешься с пустыми руками, то мрак не рассеется никогда? Нет, она должна, по крайней мере, узнать, что мальчик, выгнанный из отцовского дома потому, что у него нет письменных документов, – законный наследник. Макс – ваш брат, такой же, как и тот злюка, что сидит в конторе! – сказала она с непреклонной решимостью. – Бланка в продолжение года была вашей мачехой, второй женой вашего покойного отца.
Ее голова бессильно опустилась на подушки, а Маргарита стояла, словно окаменев. Она была не столько поражена внезапным открытием этого факта, сколько ярким светом, вспыхнувшим в ее сознании и озарившим целую цепь непонятных происшествий.
Да, из-за этого тайного брака так странно омрачились последние годы жизни ее отца! Теперь она знала, что хотя он нежно любил своего сына от второго брака, но не находил в себе мужества открыто признать его.
Ей стало также ясно, что в ту ужасную минуту, когда он испугался, что под обрушившейся крышей лежит его любимое дитя, в нем созрело твердое решение, не медля более, утвердить его в принадлежащих ему правах.
«Завтра утром там разразится буря, такая же ужасная, как та, что в настоящую минуту сотрясает наш дом», – сказал он в ту бурную ночь, указывая на верхний этаж. Действительно, он мог ожидать самых ужасных сцен. Он избавился от столкновения с великосветскими предрассудками, которых так боялся, но какой ценой!
– Итак, у вас нет никаких письменных доказательств? – спросила она беззвучно.
– Никаких, – ответил упавшим голосом старик-художник, бросив полный горького разочарования взгляд на молодую девушку после ее внезапного вопроса. – По крайней мере, никаких, которые могли бы иметь значение перед законом. По смерти нашей дочери покойный коммерции советник взял все документы к себе, но теперь их не нашли в оставшихся после него бумагах, они бесследно исчезли.
– Они должны найтись, и найдутся, – твердо заявила она и с этими словами вышла в кухню, откуда вернулась сейчас же, ведя за руку маленького Макса. – Он будет всю жизнь мне милым братом, – сказала она с глубоким чувством, обняв мальчика правой рукой и положив ему на голову левую в знак защиты. – Этого ребенка завещал мне отец, и я свято исполню его волю. Никто не проник в тайну последних лет его жизни, только своей старшей дочери намекнул он о ней незадолго до своей смерти. Тогда его слова показались мне, правда, загадочными, но теперь я понимаю все. Проживи отец еще только день, и этот сирота давно уже носил бы наше имя. Но я не успокоюсь, пока не будет исполнена его последняя воля, стремление, которое перед смертью овладело всем его существом. Нет, вы не должны больше говорить! – воскликнула она, протягивая руку, чтобы удержать больную, которая с выражением счастья на лице пыталась что-то сказать. – Вам нужен покой теперь! Правда, Макс, бабушка должна уснуть, чтобы скорее выздороветь?
Мальчик кивнул головой и, погладив руку бабушки, опять сел на кровать, а молодая девушка вышла в сопровождении Ленца в общую комнату.
Здесь в глубокой нише он наскоро шепотом сообщил ей еще некоторые подробности, чтобы ознакомить с положением дела, и она тихонько плакала, закрывшись платком.
Нервное потрясение было слишком сильно, но ради больной Маргарита твердо подавила свое внутреннее волнение; теперь наступила реакция, и слезы облегчения неудержимо лились из ее глаз.
Прежде чем уйти, она еще раз заглянула в спальню. Маленький Макс приложил палец к губам, показав на больную, – она спала, по-видимому, крепко и сладко, сбросив со своей души тяжесть, которую взяла на свои плечи более молодая и сильная.
Через несколько минут, Маргарита опять поднималась по лестнице на чердак. Она шла как во сне; но сон этот был тревожен. Не прошло и получаса с тех пор, как она, ничего не подозревая, шла по этим ступеням, и как внезапно изменились обстоятельства в эти полчаса! Теперь ей стало ясно, почему отец взывал к ее силе и верности! Он обвинял себя в несчастной слабости – да, эта слабость, боязнь, что его оттолкнет с презрением высший свет, когда узнает о его втором браке, отравила ему всю жизнь.
Она невольно остановилась и посмотрела на главный дом. Резкий ветер врывался со свистом в открытое слуховое окно, узкий полукруг которого обрамляли блестящие, словно зубы дракона, ледяные сосульки. Маргарита содрогнулась, но не от зимнего холода, было приятно, что он освежал ее пылающее лицо, – ей живо представилась та борьба, которую придется выдержать, прежде чем восторжествует право и младший сын войдет в родительский дом.
И не права ли была больная? Не был ли этот красивый, полный сил мальчик истинным даром для дома Лампрехтов, имевшего теперь только одного представителя?
