углу комнаты, положив ногу на ногу, а на коленку надел головной убор. Он был занят тем, что вычищал грязь из-под ногтей. Для этого он воспользовался зубочисткой, которую периодически смачивал слюной. Не плевал на нее, а совал в рот, с отвращением рассуждал таможенник. Вычистит полногтя и смачивает. И сглатывает. Обладая богатым воображением, Бамбутос отчетливо представил себе огромную полость в теле полицейского, и там на самом дне скопились комочки грязи, формой походившие на козюльки. Таможенник почувствовал себя плохо и потянулся к бутылке с минеральной водой. Вода дернулась у него в горле, когда полисмен в очередной раз очистил зубочистку от грязи.
Бамбутос решил отвлечь «друга» и вынул из ящика стола директиву Министерства внутренних дел, перечитал документ: «Службе безопасности аэропорта. Службе таможенного контроля. Пограничной службе. В связи с оперативной необходимостью обращать особое внимание на лиц и группы лиц, въезжающих на территорию страны с благотворительными мандатами…» Также согласно директиве органам, перечисленным в начале директивы, надлежало заносить подозрительных миссионеров в черный список.
Возможно, меры предосторожности были предприняты властями страны в связи с участившимися случаями вывоза детей, в том числе и из Судана, за границу, подумал капитан. Он хотел было спросить у полицейского, что тот думает о директиве, затем переборол в себе это желание. Он знал ответ: ничего не думает. У него скоро начнется авральная пора. Не успеет приземлится борт, как на него нахлынет живая волна…
Самолет прибыл в аэропорт с полуторачасовым опозданием. Белоснежный лайнер будто соревновался с солнцем и проиграл бестолковую гонку, пропустив его вперед. Когда шасси самолета коснулись бетонной полосы аэропорта, солнце уже закатилось за финишную черту горизонта. И лайнер выдохся в конце почти трехкилометровой взлетно-посадочной полосы.
Едва Николаев ступил на площадку трапа, у него невольно вырвалось незлобивое, но пропитанное тоской ругательство… В первую очередь он подумал о революции. Не менее ста чернокожих оборванцев столпились у трапа. Они галдели и размахивали руками.
– Сколько зазывал на такси, – заметил Живнов, дыша в затылок адвокату, стоящему ступенькой ниже. – Они разорвут нас и по кускам доставят в гостиницу.
– Если так, то у них все схвачено на таможне и погранслужбе.
Нико ответил улыбкой на улыбку бортпроводницы и легко сбежал по трапу. Он понадеялся на то, что черная толпа расступится перед ним, едва он сделает первые шаги к пикапам, подвозящим пассажиров к терминалу. Он ошибся. Равно как и Живнов. Половина предлагала услуги носильщиков, другая половина откровенно требовала денег. Ни за что. Даже не просили улыбнуться и сами не улыбались. Причем звучали неприемлемые суммы. «Дай сто долларов! Дай сто… Дай…» К Нико тянулись грязные руки, желтые глаза и зубы мысленно рвали его деловой костюм; счастливчикам достались части с карманами.
Нико послал обеспокоенный взгляд на хвост самолета, где с минуты на минуту должна была начаться разгрузка багажа. Помощников хоть отбавляй. Он на секунду закрыл глаза и с ужасом представил дорогие ему скрипки в грязных руках. Едва поборол в себе желание отбросить одного, двух, трех оборванцев, прорваться к багажному отсеку и лично руководить разгрузкой.
В голову влезло неуместное в данном случае слово «провокация». Можно размазать по бетону десяток негров и не почувствовать тяжести последствий. Они казались воробьиной стаей, способной выжить путем количества. Впрочем, они и взять могли количеством. Сейчас сила была на их стороне, и по бетону могла потечь серая масса прибывших: французов, русских, белорусов.
За спиной Нико раздался истерический смех. Нервные всхлипы принадлежали женщине. Даже не поворачивая головы, адвокат мог определить, кому именно принадлежит этот голос: минчанке с шестого ряда. Она всю дорогу молчала, лишь за четверть часа до посадки самолета спросила Нико, обращаясь к нему на «ты»: «Ты был в Камеруне?» – «В этом плане я пионер. А ты?» – «Пионерка. – Она выбросила руку в приветствии. – Я слышала, ограничений на передвижение иностранцев нет. Но туристы Камерун отчего-то избегают. В основном предпочитают Кению и Танзанию». – «Почему?» – «Сафарийники там всемирно известные».
Нико так и не поинтересовался, почему информированная дама выбрала местом отдыха Камерун.
И вот сейчас она мелко тряслась в истерике, видя внизу толпу людоедов.
Нико не удивился бы, если бы услышал позади звук захлопнувшейся двери люка.
Он на полголовы возвышался над толпой, одной рукой прижимая к себе портфель, другой отпихивая от себя коренастого камерунца, который орал на весь аэродром:
– Дай сто долларов!
Столько сумасшедших не могли себе представить Ильф и Петров.
– Сто пинков в живот, – ответил фразой из «Трех мушкетеров» Нико.
Он изловчился и сунул руку в карман брюк. Слава богу, там оказалась порядочная горсть мелочи. Он выгреб монеты и швырнул их в толпу. Тут же рядом вырос, как из-под земли, полицейский.
– Сколько ты им дал? – прозвучал идиотский вопрос с безупречным прононсом.
– Им?! – обалдел адвокат. Будто речь шла о паре, максимум о пяти людях. – Это карается законом вашей страны?
– Это предусмотрено статьей…
– Милый мой, – перебил его Николаев, – если преступление предусмотрено законом, то какого хрена ты мне впариваешь?
Полицейский не нашел что ответить и, секунду-другую помедлив, жестом руки показал следовать за собой.
Надо отдать ему должное, в толпе он оказался своим в доску из натуральных пород дерева. Он разрезал людской поток, как ледокол, наступая на руки, шарящие по бетонке в поисках меди. Прошли считаные мгновения, а полицейский уже поторапливал первых пассажиров во главе с Николаевым занимать места в пикапах.
– Быстрее, быстрее!
– Они скоро разогнутся? – съязвил Нико, ныряя в спасительную тесноту машины, как кролик в нору.
Полицейский громко рассмеялся.
Неприятности для команды продолжились у нескончаемой ленты конвейера, на которой не осталось ни одной вещи…
– Виолончель, – сквозь зубы выговорил Нико. – Я бы хоть что-то понял, если бы пропала скрипка.
Скрипки находились в футлярах, обитых изнутри бордовым бархатом. «Если бы пропала скрипка…» Если бы Нико заметил на скрипках хотя бы одну царапину, он бы объявил войну этому государству. И выиграл бы ее.
– Что будем делать, Нико? – спросил Катала.
– Учиться играть на желваках, – отрезал он. И первым направился в отделение таможни, чтобы заявить о пропаже багажа.
В отдельной комнате с матовыми стенами и потолком находились четверо. Двое были заняты какими-то бумагами, сидя за одним столом друг против друга, двое несколько секунд не сводили темных глаз с Нико. Старший офицер с точностью контролера ОТК определил его рост – шесть футов и три дюйма.
– У вас пропал багаж? – с первого раза угадал Бамбутос.
– Да. Пропал очень ценный музыкальный инструмент. Он был задекларирован как «виолончель работы мастера Луки Божко». На нижней деке стоит клеймо мастера. Понимаете, это единственный экземпляр. На свете не существует другой виолончели Божко.
– Можно посмотреть ваши документы и билет? – попросил таможенник, внимательно выслушавший пассажира.
Николаев передал ему бумаги.
– С какой целью вы прибыли в нашу страну?
– С благотворительными концертами.
Слово «концерт» Бамбутос пропустил. Его заинтересовало только первое. Он мог без запинки отрапортовать, что такое благотворительность: это оказание материальной помощи нуждающимся. Это и директива Министерства внутренних дел: «В связи с оперативной необходимостью обращать особое внимание на лиц и группы лиц, въезжающих на территорию страны с благотворительными мандатами…»
