– Да, да, правильно, вылетело из головы. Итак?.. – Он сложил руки на груди и, будучи уверенным, что близок к разоблачению лжемузыкантов, а значит, и лжемиссионеров, закрыл глаза и скрестил на груди руки.
Он снова открыл глаза, когда мысленно представил в руках этого громилы ручной пулемет, и этот образ уже трудно было выкинуть из головы.
О том, что Алексей Николаев в допризывном возрасте воевал на территории зарубежного государства, узнали в военкомате. А в районный комиссариат его доставили в наручниках двое участковых и квартет ОМОНа. Военного комиссара, которого за глаза называли «наркомом», Нико видел несколько раз – дородный, с яркими похотливыми губами гомосексуалиста. Про него ходили слухи, кто-то приводил конкретные цифры: сколько призывников прошли через его задний кабинет с вместительной ванной и душем. В этот раз на месте комиссара сидел лет сорока пяти человек в белой рубашке с закатанными рукавами.
– Скрываешься? Готовишься к службе в спецназе? Ты уже наполовину дезертир, так что в элитных частях таких, как ты, не ждут.
Смысл его вопросов просился называться издевательским, однако в интонациях не было и намека на оскорбление.
Нико будто за язык потянули, и он задал вопрос:
– А с боевым опытом за рубежом вам люди нужны?
– Ты просто так треплешься или в твоих словах есть правда? – спросил он голосом дежурного у постели тяжелобольного.
– Не хочу попасть в стройбат или инженерные войска. Говорят, это одно и то же, – добавил Алексей.
– Говорят, в Москве кур доят, – ответил незнакомец. И, пролистав несколько страниц личного дела, выделил один существенный факт: – С 1992 по 1994 год, то есть ровно четыре призыва, тебя не могли доставить в военкомат. Здесь я вижу десять, нет, двенадцать рапортов участковых милиционеров, – подсчитал он. – Они с ног сбились, отыскивая тебя. Но здесь нет слез твоей матери, которая потеряла тебя на два года. Так где ты скрывался все это время?
– Воевал в Сербии.
– Дальше, – он равнодушно поторопил двадцатилетнего парня кивком головы и игрой глаз, которые по очереди открылись и закрылись, как семафор на переезде.
– Прибыл на фронт в Герцеговину в ноябре 1992 года, – рассказывал Нико, – как раз в то время, когда участковый начал поиски. Бои там вел корпус Герцеговины.
– Где располагался штаб? – неожиданно спросил незнакомец, подаваясь вперед и снова удивляя Николаева: он поверил ему. Поверил, но не мог отказаться от стандартной процедуры проверки.
Алексей ответил машинально, не задумываясь:
– В Билече.
– Сколько направлений имел фронт?
– Два направления: требиньско-дубровникское и невесинско-мостарское. На первом действовала бригада, состоящая из пяти батальонов.
– Где располагался штаб?
«Дались же тебе штабы!»
– В Требинье, – ответил Нико. – Оттуда меня отправили в 4-й батальон, дислоцированный в селе Польице.
– Дальше. Что было потом?
– Потом пришел приказ, и мы вынужденно отошли от города и закрепились в горах. С июня линия фронта на том участке проходила по южному краю Попова поля.
– Объясни, что это.
– Долина, окаймленная горными вершинами.
– И что, интересно, там происходило?
Глупый вопрос. Но Нико вдруг нашел ответ на него.
– Сербы там жили веками. В Требинье, например, где я был десятки раз, есть и мечеть, и синагога, и костел. И самое удивительное то, что мусульмане там сражались в сербском ополчении.
– И ты сражался там в каком качестве?
– Поначалу автоматчиком, потом пулеметчиком. Дальше меня зачислили в отборный взвод диверсантов. В Поповом поле против одной нашей бригады действовали шесть бригад противника. Отступать нам было некуда, и во фронтальный бой бросили наш диверсионный взвод. Усташи нигде не продвинулись ни на метр. Они потеряли пятьсот убитых, а с нашей стороны – двадцать. В общем, наелись усташи.
– Значит, в ту пору тебе было?..
– Восемнадцать, потом девятнадцать. В двадцать лет…
– Довольно, – оборвал его незнакомец. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету, разминая ноги. Остановился позади Николаева – в метре примерно – и сказал: – Тебе повезло. Тебе повезло, – повторил он, акцентируя, – что встретил меня в этом месте и в этот час. Будешь служить в Москве.
– Но…
– Будешь служить в Москве, – не меняя тона, сказал он.
Через два дня Николаев ступил на московскую землю. Но лишь спустя полгода напряженных тренировок и изнурительных тестов он узнал, куда его занесло. Подразделение, в котором он оказался, официально называлось «Отделение кремлевской разведки». Причем в паре случаев он расписывался в актах с аббревиатурой в правом верхнем углу: ЗОКР. Что означало «Законспирированное отделение кремлевской разведки».
Он отслужил два года. В составе спецподразделения провел одну боевую операцию. Думал, его попросят остаться в подразделении, но ему заявили, что отдел прекращает свое существование. Ему порекомендовали якобы частную контору, специализирующуюся на розыске пропавших людей в горячих точках. На самом деле она была тесно связана с Интерполом. Через шесть лет Николаев, заочно окончив юридический факультет, открыл собственную контору, аналогичную той, откуда уволился едва ли не со скандалом. Поначалу он принимал заказы, если только работа предполагалась за рубежом. Он объяснял это тем, что не хотел иметь дело с «кавказскими пленниками»: это тяжело даже для робота, а он был всего лишь человеком. И еще одно: вербовщика в белой рубашке с закатанными рукавами он больше не видел. Но нередко вспоминал его вопросы, которые коренным образом перевернули его судьбу: «Где ты скрывался от призыва? Где располагался штаб? Сколько направлений имел фронт? Что было потом?»
«Сербы там жили веками…»
Это была не старая, но с красивым «грудным» голосом скрипка. Ее сделал сербский мастер по имени Лука. Через эфу на нижней деке можно было увидеть скромное клеймо мастера:
Нико увидел ее перед самым отъездом домой. В первую очередь его привлекла красота сербки, и уж потом скрипки на сколоченном из реек стенде.
– Как тебя зовут? – без обиняков спросил он.
– Лея, – ответила она.
– Как принцессу из «Звездных войн». Ты даже на нее похожа. Но только ты красивее, – с юношеской непринужденностью добавил Нико.
Она пожала плечами: «Не знаю. Может быть, и похожа, может быть, и красивее».
– Не похоже, что это старинные скрипки. Если у них красивый голос, с годами они только будут дорожать. Почему ты их продаешь?
– Нет денег.
В его кармане лежало около четырех тысяч динар – выплата за два года службы в Сербии, которые он намеревался обменять на доллары.
– Это твои скрипки?
