спинки свидетельствовали о тяжести предсмертной агонии. Профессор отметил синевато-беловатый оттенок его поверхности и, повернувшись, изо всех сил дал практиканту ногой по голове, однако тот даже не пошевельнулся. Он храпел. Профессор опустился рядом с ним на колени и начал его трясти:
— Вы что, спите?! Что вы наделали?
Практикант закопошился и приоткрыл волокнистый глаз.
— Что с вами? — настаивал Членоед.
— Укол себе сделал… — пробормотал практикант, — отрубина. Спать очень хотелось. — И, испустив замогильный храп, он снова закрыл глаза.
Членоед начал трясти его с еще большим остервенением:
— А со стулом что?
По лицу практиканта пополз замедленный смешок.
— Стрихнин…
— Мерзавец!.. — воскликнул Членоед. — Остается только поставить его на ноги и заспиртовать.
Он встал; чувствовал он себя обиженным. Практикант спал сном праведника, как, впрочем, и Корнелий, и Анн. Членоед зевнул. Он осторожно снял стул с кровати и поставил его на пол. Стул испустил последний хруст, нежный и отрешенный, после чего Членоед благополучно опустил на него свой зад. Голова его падала то вправо, то влево, и как раз в тот момент, когда ему удалось наконец закрепить ее в удобном положении, раздался стук в дверь. Но профессор ничего не слышал. Анжель постучал еще раз и вошел в палату.
Членоед уставился на него остекленевшим, ничего не выражающим взором.
— Он никогда не будет летать, — пробормотал он.
— Что вы сказали? — вежливо переспросил Анжель.
Профессор с трудом отходил ото сна. Многотонным усилием воли ему удалось-таки в конце концов исторгнуть из себя несколько слов:
— В этой стране 903-й «пинг» никогда летать не сможет. Честное слово Членоеда!.. Здесь слишком много деревьев.
— А что, если вам поехать с нами? — предложил Анжель.
— С кем — с нами?
— С Анном, со мной и с Бирюзой.
— А куда?
— В Экзопотамию.
Морфей наконец разжал свои объятия и отпустил голову Членоеда. На прощание он даже запустил ему камешком в темечко. Членоед совсем проснулся.
— Черт возьми! Да ведь там пустыня!..
— Да, — сказал Анжель.
— Это как раз то, что мне нужно.
— Значит, вы согласны?
— В каком смысле? — Профессор явным образом перестал понимать, о чем идет речь.
— Как? Разве господин Постыдный ничего вам не предлагал?
— Господин Постыдный мне осточертел, — заявил Членоед. — Неделю назад я распорядился колоть ему отрубин, чтобы он ко мне не приставал.
— Но он хотел предложить вам работу в Экзопотамии. Место главного врача лагеря.
— Какого еще лагеря? Когда?
— Лагеря Компании: мы будем прокладывать железную дорогу. Через месяц. Но уезжаем мы уже завтра — Анн, Бирюза и я.
— А Бирюза, это кто?
— Наша приятельница.
— Хорошенькая?
Членоед распрямился. Он даже как-то повеселел.
— Да, — сказал Анжель. — Мне нравится.
— А вы влюблены, молодой человек! — произнес профессор с уверенностью.
— Да нет же! — возразил Анжель. — Она любит Анна.
— Но вы-то ее любите?
— Да, — сказал Анжель. — Поэтому и Анн должен ее любить, раз уж она его любит. Ей это будет приятно.
Членоед потер нос.
— Вы, конечно, думайте, что хотите, — сказал он, — но это опасное рассуждение. Так вы считаете, что там хватит места для запуска «Пинга-903»?
— И не только для этого.
— А вы откуда знаете?
— Я инженер, — сказал Анжель.
— Чудесно!
Профессор нажал на звонок у изголовья Корнелия.
— Подождите, — обратился он к Анжелю. — Сейчас мы их разбудим.
— Каким образом?
— Очень просто! — успокоил его Членоед. — Сделаем укол, и все тут. — Он замолчал и углубился в свои мысли.
— О чем вы думаете? — спросил Анжель.
— Я, пожалуй, возьму с собой практиканта, — сказал Членоед. — Очень порядочный парень… — На стуле он чувствовал себя весьма неуютно, и тем не менее продолжил: — Надеюсь, у них и для Крюка найдется работа. Очень хороший механик.
— Наверняка, — сказал Анжель.
В эту минуту вошла медсестра со всем необходимым для уколов.
Пассаж
Теперь имело бы смысл сделать небольшую паузу, поскольку сейчас все станет гораздо сложнее и излагаться будет в виде обычных глав. И понятно почему: уже есть девушка, и притом хорошенькая. Потом появятся и другие, а при таких условиях ни о какой простоте и речи быть не может.
Если бы не это обстоятельство, то все могло бы сложиться в целом ко всеобщей радости, однако раз есть женщины, то должен быть элемент печали. Не то чтобы им это как-то особенно нравилось — во всяком случае, сами они это всегда отрицают, — но грусть приходит вместе с ними. С красивыми. О некрасивых говорить не будем: хватит с нас того, что они вообще существуют. Но, между прочим, они все красивые.
Одну из них зовут Медь, другую — Лаванда, появятся еще и другие, однако уже не в этой книге и совсем в других историях.
В Экзопотамии будет очень много народу, потому что там пустыня. Люди любят скапливаться по пустыням, так как там много места. Они пытаются делать там то же, что делали раньше, однако в пустыне все это выглядит совсем иначе; ибо пустыня являет собой тот фон, на котором все очень хорошо видно, тем более что солнце, как можно предположить, обладает там некими особыми свойствами.
Пустыню часто используют в практических целях. Артур Эддингтон, к примеру, описал способ отлова всех населяющих ее львов: надо просто пропустить весь песок через сито, и львы застрянут на его дне. Самая интересная часть этого процесса — встряхивания. Однако Эддингтон не учел того, что в сите останутся также и камни. Поэтому время от времени я буду рассказывать кое-что и о камнях.
