своей матери, о том, как она тревожится за вас?
Он снова взялся за резец.
– Это тебя не касается, Джейни.
– Нет, касается! – воскликнула я и взяла его за руку. – Перестаньте скрести эту штуку и послушайте меня, Адам Гэскуин! Вы спасли мне жизнь и дали свой медальон, подарок вашей матери, для того, чтобы 'помнить о друге'. Если вы действительно имели это в виду, если мы действительно друзья, то все, что с вами происходит, меня касается. Вы были легкомысленны и бессердечны, но это – дело прошлое. Вы говорили, что никогда не вернетесь домой, если отец не попросит вас об этом. Ну, так сейчас он просит вас вернуться домой, – я все еще крепко держала его за руку. – Адам, он умирает. Я не хочу сказать, что это случится сегодня-завтра, но жить ему все равно осталось недолго. Пожалуйста, вернитесь домой, если не ради него, то ради вашей матери.
Наступило долгое молчание. Его незрячие глаза были обращены в сторону реки, лицо не выражало ничего. Наконец он накрыл мою руку своей и задумчиво произнес:
– Как жаль, что я не могу тебя видеть.
Мои глаза тут же наполнились слезами.
– Пожалуйста, Адам. Вы сделаете это?
– Я не хотел быть жестоким, Джейни. Я думал, что для матери лучше меня забыть. А когда я потерял зрение, то решил, что пусть она думает, будто я умер, чем видеть меня слепым и жалким.
– О Адам, какой вы дурень, – прошептала я и, склонившись, положила щеку на ладонь, лежавшую на моей руке. – Неужели вы совсем ничего не знаете про женское сердце? Неужели вы в самом деле думаете, что она может забыть своего сына? Или что ей лучше, чтобы вы умерли, чем ослепли?
Он помолчал и вздохнул.
– Сначала ты вымочила мне рубашку, а теперь манжету. Не знаю, что с тобой произошло, Джейни Берр. Или Джейни Сэксон. Или Ваше Высочество. За все те недели, что мы провели вместе, и при всем том, через что тебе пришлось пройти, ты ни разу не всхлипнула.
Я подняла голову, вытерла глаза и, запинаясь, пробормотала какие-то извинения. Адам Гэскуин не знал, что со мной случилось, но зато внезапно я сама поняла это очень хорошо. Я была влюблена и начинала подозревать, что была влюблена задолго до того, как Дэвид Хэйуорд в шутку высказал подобное предположение. Когда я принималась плакать, причиной тому могло быть счастье, горе, отчаяние, ревность, надежда или все вместе.
Какое-то время мы сидели молча, затем он кивнул:
– Хорошо, Джейни. Я вернусь домой, если ты пойдешь вместе со мной. Ты будешь мне там нужна, особенно первое время.
– Адам, но я не могу навязывать себя вашим родителям подобным образом.
– А ты и не будешь себя навязывать. Настаиваю я, и если они действительно во мне нуждаются, выполнить мою просьбу им будет совсем легко. Видит Бог, дом, как и штат прислуги, достаточно велик. Кроме того, если они с тобой знакомы, я не сомневаюсь, что они будут в восторге. Правда, Джейни, я действительно в тебе нуждаюсь. Они будут для меня как совершенно незнакомые люди, я не буду знать, о чем с ними говорить, а с тобой мне легко и спокойно, так что ты будешь своего рода… катализатором перемен. Тебе со мной легко?
– Да. Да, Адам. Но сначала я должна сходить к вашим родителям и предупредить их. Я сегодня же сообщу им, что нашла вас, что вы ослепли, но я постараюсь сделать это так осторожно, как могу, а потом я скажу, что вы к ним вернетесь.
– При условии, что ты будешь со мной.
– Хорошо. Надеюсь, что никаких трудностей с этим не будет. Когда вы пойдете, Адам?
Он помолчал, по-видимому, собираясь с духом.
– Не будем затягивать. Завтра утром ты за мной зайдешь?
– Да.
Внезапно я почувствовала, что совершенно обессилела, что могла бы положить голову на руки и тут же уснуть.
– Ты устала, Джейни? – спросил Адам.
– Угу. Прошу прощения.
Он рассмеялся и встал.
– Меня это не удивляет. Я пройдусь с тобой и с мистером Бэйли до Тауэра. Пошли.
– О, но кто же проводит вас обратно?
– Мне не нужно провожатого, я прохожу один целые мили.
– Я помою посуду, которую мистер Бэйли должен вернуть перед тем, как мы уйдем.
– Хорошо. Там, на полке, есть сода.
Я справилась быстро. Уложив все в две маленькие корзинки, я подошла к треснутому зеркалу, чтобы приколоть шляпу. Это зеркало Молли, с болью поняла я. Адам в зеркале не нуждается.
Не успела я это подумать, как отворилась дверь и в комнату вошла девушка. Я бы дала ей года двадцать два – двадцать три. Она была выше меня ростом, с пышной грудью, широкими плечами и тонкой талией. У нее было некрасивое, красное лицо, но великолепные глаза. Мышиного цвета волосы убраны в пучок на затылке, а на лоб надвинута старая шляпка с довольно жалкой имитацией виноградных гроздьев и вишен. На ней было коричневое платье, явно крашенное. Белые кружева на корсаже, воротнике и рукавах были чистые и отглаженные. Адам, прислонившийся к стене около окна, сказал:
