Я сижу на кухне. Две старые женщины сказали мне не выходить из кухни. Я слышу крики Антонии. Я не двигаюсь. Две старые женщины время от времени приходят, греют воду и говорят мне:
— Сиди спокойно.
Потом одна из старух говорит:
— Можешь войти.
Я вхожу в спальню, Антония протягивает мне руку, целует меня, смеется:
— Это девочка. Смотри. Хорошенькая девочка, твоя сестра.
Я смотрю в кроватку. Там лежит что-то фиолетовое и кричит. Я беру руку, считаю, глажу ее пальцы один за другим, у нее десять пальцев. Я засовываю ей в рот большой палец ее левой руки, она перестает плакать.
Антония улыбается мне:
— Мы назовем ее Сара. Тебе нравится это имя?
Я говорю:
— Да, имя не важно. Имя может быть любое. Она моя сестричка, правда?
— Да, твоя сестричка.
— И Лукаса тоже?
— Да, и Лукаса тоже.
Антония плачет. Я спрашиваю у нее:
— А где я буду спать теперь, когда кроватка занята?
Она говорит:
— В кухне. Я попросила мою маму приготовить тебе кровать в кухне.
Я спрашиваю:
— Мне больше нельзя спать у вас в комнате?
Антония говорит:
— Лучше тебе спать в кухне. Ребеночек будет часто плакать и будить всех несколько раз за ночь.
Я говорю:
— Если она заплачет и будет тебе мешать, просто засунь ей ее палец в рот. Палец левой руки, как я делаю.
Я возвращаюсь на кухню. Осталась только одна старая женщина, мать Антонии. Она кормит меня хлебом с медом. Она поит меня молоком. Потом она мне говорит:
— Ложись, малыш. Ты можешь выбрать любую кровать.
На полу лежат два матраса с подушками и одеялами. Я выбираю матрас у окна, так я могу смотреть на небо и на звезды.
Мать Антонии ложится на другой матрас и, перед тем как уснуть, молится:
— Боже Всемогущий, помоги мне. У ребенка нет отца. У моей дочери ребенок без отца! Знал бы это мой муж! Я ему солгала. А второй ребенок вообще не ее! Какое несчастье случилось. Что мне сделать, как спасти эту грешницу?
Бабушка бормочет, я засыпаю, я счастлив, что я с Антонией и с Сарой.
Мать Антонии встает рано утром. Она купает ребеночка и переодевает его несколько раз в день. Она стирает белье и развешивает его над нами в кухне. Все это время она бормочет себе под нос. Может быть, молитвы.
Она не задерживается у нас надолго. Через десять дней после рождения Сары она уезжает с чемоданом и молитвами.
Мне хорошо одному на кухне. Утром я встаю рано и иду за хлебом и за молоком. Когда Антония просыпается, я вхожу в спальню с рожком молока для Сары и, чашкой кофе для Антонии. Иногда я даю Саре рожок, а потом я могу смотреть, как Сару моют, пытаюсь рассмешить ее, показываю ей игрушки, которые мы купили ей вместе с Антонией.
Сара становится все красивее. У нее вырастают волосы и зубы, она умеет смеяться, она научилась хорошо сосать палец.
К сожалению, Антония должна снова выйти на работу, потому что родители больше не посылают ей денег.
Антония уходит каждый вечер. Она работает в кабаре, поет и танцует. Она возвращается поздно ночью, утром она усталая и не может заниматься Сарой.
Каждое утро приходит соседка, она купает Сару, потом ставит ее в манеже с игрушками на кухне. Я играю с ней, пока соседка готовит обед и стирает. Помыв посуду, соседка уходит, и если Антония еще спит, то всем занимаюсь я сам.
Днем я гуляю с Сарой, она сидит в коляске. Мы останавливаемся в скверах, где есть детские площадки, я даю Саре побегать по траве, поиграть в песок, качаю ее на подвесной перекладине.
Когда мне исполняется шесть лет, меня отправляют в школу. В первый раз со мной идет Антония. Она говорит с учителем и оставляет меня одного. После уроков я бегу домой, чтобы посмотреть, все ли в порядке, и погулять с Сарой.
Мы ходим все дальше и дальше, и вот так, совершенно случайно, я оказываюсь на той улице, где я жил с родителями.
Я не рассказываю об этом ни Антонии, никому другому. Но каждый день я устраиваю так, чтобы пройти мимо дома с зелеными ставнями, на минуту останавливаюсь там и плачу. Сара плачет вместе со мной.
В доме никто не живет. Ставни закрыты, из трубы не идет дым. Сад перед домом зарос сорняками, за домом, во дворе, орехи наверняка попадали с дерева и никто их не собрал.
Однажды вечером, когда Сара спит, я выхожу из дома. Я бегу по улицам бесшумно, в полной темноте. Из-за войны уличное освещение не горит, окна домов тщательно затемнены. Мне хватает света звезд, все улицы, все переулки запечатлены в моей памяти.
Я перелезаю через ограду, огибаю дом, сажусь под ореховым деревом. Мои руки нащупывают в траве крепкие и сухие орехи. Я набиваю ими карманы. Назавтра я снова прихожу туда с мешком и собираю в него столько орехов, сколько могу унести. Увидев на кухне мешок орехов, Антония спрашивает:
— Откуда эти орехи? Я говорю:
— Из нашего сада.
— Из какого сада? У нас нет сада.
— Из сада того дома, где я жил раньше. Антония сажает меня к себе на колени:
— Как ты его нашел? Как же ты его вспомнил? Ведь тебе тогда было всего четыре года.
Я говорю:
— Теперь мне восемь. Скажите, Антония, что случилось? Скажите, где они? Что с ними стало? С Отцом, с Матерью, с Лукасом?
Антония плачет и крепко прижимает меня к себе:
— Я надеялась, что ты все забудешь. Я ничего тебе об этом не говорила, чтобы ты все это забыл.
Я говорю:
— Я ничего не забыл. Каждый вечер, когда я смотрю на небо, я думаю о них. Они на небе, правда? Они все умерли.
Антония говорит:
— Нет, не все. Только твой Отец. Да, твой Отец умер.
— А где моя Мама?
— В больнице.
— А мой брат Лукас?
— В Восстановительном Центре. В городе С, около границы.
— Что с ним случилось?
— Его задело пулей, рикошетом.
— Какой пулей?