Вечером, перед тем как Антония уходит на работу, я говорю ей:
— Женщина, которую я видел — не моя Мать. Я больше к ней не пойду. Вы должны к ней пойти, чтобы понять, что вы с ней сделали.
Она спрашивает:
— Ты никогда не сможешь меня простить, Клаусс?
Я не отвечаю. Она добавляет:
— Если бы ты знал, как я тебя люблю. Я говорю:
— Вы не должны меня любить. Вы не моя Мать. Меня любить должна была моя Мать, но она любит только Лукаса. Из-за вас.
Фронт приближается. Город бомбят день и ночь. Мы много времени проводим в подвале. Мы отнесли туда матрасы и одеяла. Наши соседи сначала тоже приходят в подвал, но однажды они исчезают. Антония говорит, что они депортированы.
У Антонии больше нет работы. Кабаре, в котором она пела, больше не существует. Школа закрыта. Очень трудно добыть пищу, даже по продовольственным карточкам. К счастью, у Антонии есть друг, который иногда приходит и приносит нам хлеб, сухое молоко, сухари и шоколад. Вечером друг остается у нас, потому что из-за комендантского часа не может вернуться к себе домой. В эти ночи Сара спит со мной на кухне. Я баюкаю ее, рассказываю ей про Лукаса, которого мы скоро найдем, и мы засыпаем, глядя на звезды.
Однажды утром Антония будит нас рано. Она говорит нам тепло одеться, надеть несколько рубашек и свитеров, пальто и несколько пар носков, потому что мы едем в дальнюю дорогу. Остальную нашу одежду она складывает в два чемодана.
Друг Антонии заезжает за нами на машине. Мы кладем чемоданы в багажник. Антония садится на переднее сиденье, мы с Сарой — на заднее.
Машина останавливается почти наиротив моего старого дома, у входа на кладбище. Друг остается в машине. Антония идет быстро и тащит нас с Сарой за руку.
Мы останавливаемся перед могилой с деревянным крестом, на котором написана фамилия моего Отца и двойное имя — мое и брата: Клаусс-Лукас Т.
На могиле несколько увядших букетов и один почти свежий — букет белой гвоздики.
Я говорю Антонии:
— Гвоздику Мама сажала повсюду в саду. Это были любимые цветы Отца.
Антония говорит: 424
— Я знаю. Попрощайтесь с Отцом, дети.
Сара говорит тоненьким голосом:
— До свидания, Папа.
Я говорю:
— Это не был отец Сары. Он был только нашим с Лукасом Отцом.
Антония говорит:
— Я тебе уже это объясняла. Ты не понял? Тем хуже. Пойдемте, у нас совсем нет времени.
Мы возвращаемся к машине, нас отвозят на Южный вокзал. Антония благодарит своего друга и прощается с ним.
Мы стоим в очереди к окошку. Только в этот момент я осмеливаюсь спросить у Антонии:
— Куда мы едем?
Она говорит:
— К моим родителям. Но сначала мы остановимся в городе С., чтобы взять с собой твоего брата Лукаса.
Я беру ее руку и целую:
— Спасибо, Антония.
Она отбирает свою руку:
— Не благодари меня. Я знаю только название города и название Восстановительного Центра, больше я ничего не знаю.
Когда Антония платит за билеты, я понимаю, что хозяйственных денег не хватило бы на покупку билетов до города С.
Ехать неудобно. Слишком много людей, все бегут дальше от фронта. У нас на троих только одно сидячее место; тот, кто сидит, берет на колени Сару, а другой стоит. Мы несколько раз меняемся местами во время этого путешествия, которое должно длиться пять часов, но из-за воздушных налетов длится около двенадцати часов. Поезд останавливается посреди поля, пассажиры выходят и ложатся на землю. Обычно, когда это происходит, я расстилаю на земле свое пальто, кладу на него Сару, а сам ложусь на нее, чтобы защитить ее от пуль, осколков и снарядов.
Поздно вечером мы приезжаем в город С. Мы снимаем номер в гостинице. Мы с Сарой сразу же ложимся в большую кровать, Антония спускается в бар, чтобы навести справки, и возвращается только утром.
Теперь у нее есть адрес Центра, где должен находиться Лукас. Мы идем туда на следующее утро.
Это здание, окруженное парком. Половина здания разрушена. В нем пусто. Мы видим почерневшие от дыма остатки стен.
Три недели назад Центр разбомбило.
Антония отправляется на поиски. Она спрашивает местные власти, пытается найти оставшихся в живых. Она находит адрес директрисы. Мы идем к ней домой.
Она говорит:
— Я прекрасно помню маленького Лукаса. Это был самый трудный ребенок в доме. Все время приставал, все время мучил всех. Совершенно невыносимый, неисправимый ребенок. Никто его никогда не навещал, никто им не интересовался. Если я правильно припоминаю, речь шла о какой-то семейной драме. Больше я ничего вам сказать не могу.
Антония настаивает:
— После бомбардировки вы его видели?
Директриса говорит:
— Я сама была ранена во время этой бомбардировки, но мной никто не интересуется. Много людей приходит со мной поговорить, расспрашивают меня о своих детях. Никто не интересуется мной. А ведь я после этой бомбардировки провела две недели в больнице. У меня был шок, понимаете? Я отвечала за всех этих детей.
Антония снова спрашивает:
— Подумайте. Что вы знаете о Лукасе? После бомбардировки вы видели Лукаса? Куда дели тех детей, кто остался в живых?
Директриса говорит:
— Я его больше не видела. Повторяю вам, я сама была ранена. Детей разослали по домам, тех, кто был жив. Мертвых детей похоронили на городском кладбище. Тех, кто не умер и адреса которых никто не знал, раздали в семьи. В деревни, на фермы, в маленькие городки. Все эти люди должны вернуть детей, когда кончится война.
Антония проверяет список погибших в городе. Она говорит мне:
— Лукас не умер. Мы его найдем.
Мы снова садимся на поезд. Мы прибываем на маленький вокзал, идем к центру города. Антония несет спящую Сару на руках, я несу чемоданы. На Главной Площади мы останавливаемся. Антония звонит, дверь открывает старая женщина. Эту старую женщину я уже знаю. Это мать Антонии. Она говорит:
— Слава Богу! Вы живы и здоровы. Я все время молилась за вас.
Она берет мое лицо в ладони:
— И ты приехал с ними?
Я говорю:
