доброго, Ксения Николаевна, что он пытается загладить впечатление от своего неудачного ответа.
В то время как Валерий колебался, подойти или нет к Ксении Николаевне, он узнал, что его разыскивает по школе Наталья Николаевна, студентка-практикантка.
Наталья Николаевна преподавала ботанику в 5-м «Б». Именно после ее урока Хмелика избили. Наталья Николаевна проводила его домой. Она пыталась узнать, с кем Хмелик подрался, но он молчал, а она, внимательно присматриваясь к этому так не похожему на задиру мальчику, догадалась, что драки и не было. Когда перед уроком она заходила в биологический кабинет, Хмелик и другие ребята сосредоточенно разглядывали новые пособия, развешанные по стенам, — цветные изображения васильков, тюльпанов, одуванчиков, окруженные мелкими циферками и тоненькими, исходящими, как лучики, стрелочками. Настроение у всех было мирное.
Нет, драки не было — было избиение. В драке не бывает одного пострадавшего. И она не обходится без шума. Наталья Николаевна не сомневалась в этом. Хотя Леня ничего не подтверждал, ничего не отрицал, она не повторяла одних и тех же вопросов, а задавала всё новые и наконец сказала, что ей неясно одно: от кого ему досталось. Но Хмелик и тут промолчал.
А Наталья Николаевна стала горячо говорить ему, что не должна несправедливость остаться безнаказанной; что ее педагогическая практика в школе заканчивается, но она не может расстаться с 5-м «Б», пока не накажут тех, от кого пострадал Леня. Если она, Наталья Николаевна, не сумеет сейчас восстановить справедливость, то как же через год сюда придет на постоянную работу?.. (Она договорилась с директором, что, наверное, кончив институт, будет учительницей у них в школе.)
Произнося слово «справедливость», Наталья Николаевна чувствовала неловкость: понятно ли пятикласснику это слово, сталкивался ли он уже с ним?
Но на прощание Хмелик ей сказал:
— Если вам нужно будет выбирать, лучше не идите в нашу школу работать…
Это был угрюмый, однако добрый совет. Лишенный простодушия.
Наталья Николаевна любила детей. Ей нравилось доходчиво и бодро растолковывать им непонятное, журить, незаметно любуясь их наивностью, жалеть, когда они, нескладно ответив, грустили из-за троек. Ей нравилось испытывать разнообразные и новые чувства. Ребячья жизнь казалась ей большой игрой со множеством забавных правил, к которым надо относиться серьезно, чтоб не оказаться чужаком в детском мире.
Совет Хмелика ошеломил двадцатилетнюю студентку своей ранней мудростью, на нем не было меты того, хоть и затейливого, но несложного мира, каким представлялось ей детство.
В разговоре, который завязался у Валерия с Натальей Николаевной, едва они познакомились (Наталья Николаевна разыскала его, узнав, что он — вожатый Хмелика), обоим хотелось спрашивать. Но оттого, что собеседница Валерия была напориста, и оттого, что она была почти учительница, Валерий поначалу только отвечал.
— Скажите, много в вашей школе хороших ребят? — начала Наталья Николаевна.
— Порядочно. Вообще говоря, много.
Они шли по бульвару. Выдался теплый вечер, неожиданный в череде холодных дней поздней осени, и аллеи заполнились гуляющими. Они шествовали парами, а иногда шеренгами, держась за руки. Впереди звучал баян.
— Сегодня лето нам дает последнюю гастроль, — не то проговорил, не то пропел какой-то парень за их спиной.
— И в комитете хорошие ребята? — спросила Наталья Николаевна.
— В комитете, безусловно, да, — ответил Валерий.
Было неудобно вести деловой разговор, лавируя между гуляющими.
— А есть в школе, наверное, и ребята похуже?
— Есть, конечно, похуже. — Валерий не мог смекнуть, куда гнет студентка.
— И что — приносят они вред? — Наталья Николаевна замедлила шаг, повернула голову к Валерию.
«Приносят, подлецы, да еще какой!» — подумал Валерий, но ответил скупо:
— Бывает, нарушают дисциплину.
— С Хмеликом и Лаптевым, например, «нарушения» были, да? — Тон у Натальи Николаевны был сдержанно-испытующий.
— Я сам про это все время думаю, — просто сказал Валерий.
Он хотел объяснить, что мешает уличить виновников, но Наталья Николаевна продолжала спрашивать. Ее новые вопросы, казалось, ничуть не касались судьбы Хмелика и Лаптева — она интересовалась, любят ли его товарищи и он сам читать и какие книги, кто увлекается театром, кто бывает на концертах в Консерватории. Валерий, недоумевая, рассказал, что читает книги, какие входят в программу по литературе, и еще некоторые, что Станкин — театрал, а Кавалерчик посещает музыкальный лекторий и по воскресеньям ходит на утренние концерты.
— Значит, книги любите, театр любите, музыку любите? Верно?
— Ага, любим, — ответил он утвердительно и вместе с тем озадаченно.
— А за нашу социалистическую культуру не боретесь! — резко сказала Наталья Николаевна.
Фраза эта показалась Валерию слишком громкой, — может быть, потому, что смысл ее был туманен. Культура связывалась в его представлении с парком культуры и отдыха, где летом можно было посидеть на скамеечке в тени, взять напрокат лодку, поиграть в шашки. Некультурно было свистеть в два пальца, браниться. Сейчас Валерий попытался определить мысленно, что в парке было для отдыха и что — самой культурой, но не смог и, немного растерянный, слегка задетый, произнес:
— Почему же не боремся?..
— Вот этого я не знаю, — сказала Наталья Николаевна.
То, что затем услышал Валерий, было неожиданно, потому что повторяло его мысли, а отчасти, правда сбивчиво, отвечало на них.
— Вы знаете, что школы называют очагами культуры? Понимаете почему?
Он неуверенно кивнул.
— Ну, потому, конечно, что в школе вы овладеваете культурой, то есть познаете науки, литературу.
Действительно, науки и литература — это культура, они проходили.
— И, понимаете, оттого, — продолжала Наталья Николаевна, — что хозяева в школе — те, кто вооружен культурой. По-моему, именно по этой причине… Собственно, прежде всего по этой причине школы называют очагами культуры. А по-вашему, так? Права я, по-вашему?
Тема разговора до сих пор не очень-то занимала Валерия, но подкупало его то, что Наталья Николаевна, взрослый человек, почти готовая учительница, делится с ним чем-то, не до конца для самой себя решенным, ищет у него подтверждения своим мыслям. И, благодарный за неподдельный интерес к себе, он ответил живо, как если б тема беседы и впрямь его волновала:
— Это абсолютно точно, Наталья Николаевна!
— Но тогда точно и вот что… Ведь если наоборот… если те, кто вооружен культурой, — не хозяева в школе, школу нельзя считать очагом культуры. Так?
Вот об этом он и думая недавно — правда, немного по-другому.
— Да, — сказал он. — Но как же так?! Я вот стараюсь, как говорится, обмозговать… У нас же очень многие…
Наталья Николаевна перебила его:
— Как — я не знаю. Но, кажется, я догадываюсь, что вы хотите сказать. Вы хотите сказать: многие комсомольцы и пионеры любят литературу, науку, театр. Они презирают шайку хулиганов, которые пытаются властвовать в школе, запугивать в ней всех, кого могут. Я с вами, безусловно, согласна — многие комсомольцы и пионеры их презирают. Но они соседствуют все-таки с темными силами. Они не борются за нашу культуру, а лишь в душе, точно в тиши музея, хранят уважение к ней!
Что-то помешало Валерию подметить во взрослом рассуждении и маленькую несуразность (студентка согласилась со словами, которые сама же приписала ему), и чрезмерную горячность. Он воспринимал сейчас
