стороны. Валерий сказал Лене:
— Ты иди вперед, я им тут вложу ума. — Он понимал, что его жестоко изобьют, но не мог позволить, чтоб оскорбляли Лену. И, во всяком случае, она убедится, что он не трус.
Лена зашептала, удерживая его за рукав:
— Их много, они тебя побьют… Не надо, Валерий!.. Давай побежим!
Валерий усмехнулся — ему, конечно, не дали бы убежать, да и не в его правилах это.
Он высвободил руку и повернулся к хулиганам. Его вдохновила тревога Лены за него. Он с удовольствием подумал, что кое-кого успеет, может быть, стукнуть как надо…
— Ну, вы, кто хочет получить? — спросил Валерий и отскочил к забору, чтобы его нельзя было окружить и ударить сзади.
Дальше все разворачивалось очень быстро. Он действительно успел, не глядя, два-три раза угодить кулаком в чьи-то физиономии. Но мальчишек было слишком много. Валерия живо притиснули к забору так, что он уже не мог размахнуться. И тут его сильно ударили по шее, чем-то острым по ноге и наискось по лицу железным прутом вроде тех, какими мальчишки-конькобежцы цепляются за кузов грузовика. «Паршиво», — подумал Валерий, силясь выдернуть руку и заслонить лицо. Но внезапно от него отпрянули. Отпрянули и стали удирать. Это было невероятно. Однако через мгновение все разъяснилось: по переулку мчались Лена и два милиционера. Увидя Валерия — живого и даже стоящего на ногах, милиционеры были, казалось, заметно успокоены. Должно быть, со слов Лены, происшествие рисовалось им куда в более мрачном свете, и, быть может, они теперь считали, что масштаб переполоха не соответствует значению случившегося.
— Целый, в общем, девушка, твой молодой человек, — сказал добродушно Лене пожилой сержант.
— Ну, я пойду, пост нельзя оставлять, — сказал второй милиционер.
Валерий, приходя в себя, ощупал лицо: болел лоб, на котором наливалась дуля, саднило щеку, немного заплывал глаз. Если б здесь не было Лены, он бы сказал милиционерам: «Не подоспей вы вовремя, покалечили б меня страшно». Сейчас он проговорил только:
— Бывает хуже. Спасибо. Пришлось вам беспокоиться.
— Ничего, — сказал сержант. — Хорошо, не пырнули тебя.
Лена взяла из сугроба горстку чистого снега и приложила Валерию ко лбу. Затем все трое направились к углу улицы, откуда Лена привела сержанта.
— Столько тут во дворах хулиганья, — говорил на ходу сержант, — беда! Знаем об этом, да разве милиции одной с этим сладить? Всем надо навалиться на такую беду — тогда сладим.
Они простились с сержантом, и так как были теперь почти возле Ленивого дома, то Лена предложила зайти к ней, чтоб немедля промыть Валерию ссадины и смазать их йодом. Однако Валерий категорически не пожелал впервые показаться ее домашним в таком растерзанном виде. В результате он пошел домой, а Лена вызвалась его проводить, против чего Валерий возражал очень слабо. Ему не хотелось с нею расставаться, и, кроме того, придя вместе с ним, она освобождала его от необходимости одному все объяснять Ольге Сергеевне.
К счастью, мать ограничилась только тем, что промыла ему царапины перекисью водорода и потребовала, чтоб он прижал к шишке что-либо холодное. Валерий, хоть и с явным опозданием, покорно приложил ко лбу металлическую рукоять столового ножа. Рукоятка была узковата, и синие края шишки остались неприкрытыми.
Лена глубоко вздохнула.
— Я, откровенно говоря, жутко перепугалась, — призналась она, устало улыбнувшись.
— Вообще-то основания были, — ответил он и непоследовательно добавил: — Но, конечно, ты зря…
— Что — зря?
— Хотя, конечно, ты меня спасла.
— Ну, знаешь, с тобой пойми что-нибудь! — шутливо возмутилась Лена.
— С тобой тоже иногда трудно бывает понять! — отпарировал Валерий.
— Например?
— Да вот хоть перед Новым годом — чего ты тогда на меня взъелась?
— А разве я тогда на тебя взъелась?.. — Лена хитро прищурилась, откинула назад голову, точно стараясь отыскать что-то в памяти.
— Представь себе!
— Это, что ли, после группы, где с «бомбой-полундрой» была история?
— Тогда.
— Тогда… — Лена помедлила, — мне, во-первых, было очень обидно, что никто, и ты тоже, не сумел придумать ничего более умного, чем Ляпунов.
— Так ведь и сама ты, по-моему…
— А может, я от тебя ждала большего, чем от себя?
— Ну, это уж ты… — Он смешался.
— А во-вторых, — продолжала Лена, — мне, если тебя интересует, очень не понравилось, что ты сразу же согласился встречать у Ляпунова Новый год и даже не полюбопытствовал сначала, хочу ли я быть там. Я до этого думала, что у нас дружба. А тут показалось, что ты ко мне относишься как-то так…
«Я отношусь к тебе так, — произнес Валерий мысленно, — как…» И он вспомнил вдруг имя героя кинокартины: Антонио. Его звали Антонио! Как просто!
«Я отношусь к тебе, как Антонио к Кармеле!» Теперь ничто не препятствовало ему сказать это. И лучшей минуты не будет, потому что сейчас эти слова — ответ ей.
Он отвел ото лба нагревшийся нож и встал, чтоб вымолвить: «Я…» Но, на беду, увидел в зеркале над диваном свое отражение. Его лицо было неизмеримо страшнее, чем он представлял себе. Он не знал, что бугор на лбу лилов, что щека распухла, а под глазом разлился синяк…
Валерий потрогал пальцем синяк, прикрыл теплым ножом дулю и ничего не стал говорить.
После каникул, когда в школе возобновились занятия, уже у всех учеников было на устах преступление Шустикова и Костяшкина. Известно было, что скоро суд. Старшие говорили об этом деле глухо. Тем больше было и шума и шушуканья по этому поводу.
И еще одно приковывало к себе в те дни внимание ребят — впрочем, главным образом старшеклассников: поведение нового завуча.
Как-то после очередного выпуска радиогазеты «Школьные новости» он подошел к Станкину и сказал:
— Если я не ошибаюсь, только что передавали, что «интересно прошло занятие литкружка, на котором руководительница рассказывала о творчестве малопопулярных, но талантливых поэтов первой четверти века — Блока и Есенина». Так передавали, я правильно расслышал?
— Так. Совершенно правильно, — без удивления ответил Станкин, отметив про себя только, что у нового завуча завидная память.
— Значит, вы считаете, Блок и Есенин — малопопулярные поэты? — спросил Евгений Алексеевич, напирая на «мало».
— Я, собственно, не занимаюсь в литкружке, — сказал Станкин.
— Это неважно. Я спрашиваю вот о чем: по вашему мнению, этих поэтов мало сейчас читают?.. Мало читали?.. Ну, относительно прошлого мне, пожалуй, лучше известно.
— Мало читают? — Станкин прикинул. — Да нет. В магазине приобрести фактически невозможно. Есенина просто никак. И Блока… А что, Евгений Алексеевич?
— А то, что как же у вас, в таком случае, затесались «малопопулярные»?
— Кто-то из ребят написал. Ну, я подумал, что так, видно, нужно. Что… ну, принято, словом, так оценивать, — легко ответил Станкин.
— У нас с вами, — медленно сказал новый завуч, — чрезвычайно серьезный и важный разговор. Нужно, чтоб вы отдавали себе в этом отчет.
— Да, Евгений Алексеевич… — проговорил Станкин с напряженным и подчеркнуто внимательным выражением лица.
