Раздался звонок, но завуч не отпустил его, и они остались вдвоем в коридоре, сразу ставшем гулким.
Сдерживая голос, Евгений Алексеевич негромко продолжал:
— Я убежден, что комсомолец может говорить не то, что есть в действительности, или не то, что думает, в одном случае: если он выполняет задание Родины в тылу врага. Там это необходимо. Здесь — недопустимо. Я с вас не взыскиваю, — нужно, чтоб вы поняли.
Новый завуч распахнул перед Станкиным дверь 9-го «А» и на мгновение остановился на пороге. Класс встал.
— Станкина задержал я, — сказал Евгений Алексеевич учителю и осторожно затворил за собой дверь.
Вероятно, слова завуча ошеломили Станкина, потому что он, изменив своему обычаю, на уроке написал записку Валерию. В ней он привел замечание, которое получил от Евгения Алексеевича. Передав записку, Стасик то и дело оборачивался назад: «Что скажете?» У Лены был торжествующий вид, у Валерия — невозмутимый. Наконец записка вернулась к нему на парту с односложным ответом Валерия: «Сильно!»
Это Стасик чувствовал и сам.
Стасик привык смотреть на людей, которые воспитывали его и сверстников, как-то со стороны. Ему казалось, что воспитатели с их речами о долге, о возвышенном и героическом существуют для тех, кто учится так себе, у кого хромает дисциплина. Ему они не были нужны, так как он уже был воплощением того, к чему они призывали. Он отлично учился, не нарушал дисциплины, знал, кем будет. И комсомол, в который Станкин вступил вместе со сверстниками, казался ему организацией, работа которой касалась опять-таки не его, а менее сознательных товарищей.
Стасика мудрено было тронуть красивой фразой. Но то, что сказал завуч, тронуло его. Он доискивался: чем?..
На это ответила Лена, которая прочитала записку Стасика, адресованную Валерию.
— Ты не представляешь себе простой вещи, — говорила Лена Станкину после уроков, глядя поочередно то на него, то на Валерия, — что за его словами стоит жизнь! Точно так же, как за всеми словами Ксении Николаевны стоит жизнь.
— Какая жизнь? — Стасику, внешне во всяком случае, снова не изменяли спокойствие и дотошность.
— Хорошая жизнь, красивая! Та, которую прожила Ксения Николаевна. Или Евгений Алексеевич. Жизнь настоящих коммунистов!
— Конечно, Лена… — начал рассудительным тоном Стасик.
— Да это ж просто! — перебила Лена. — Почему мы так слушаем Ксению Николаевну? Потому что она сама живет так, как нам советует.
— Безусловно! — горячо поддержал Валерий.
— Если Ксения Николаевна, — продолжала Лена, — говорит нам: «Не ищите в жизни легких путей», — мы верим ей. Она сама легких путей не искала. И, я думаю, Евгений Алексеевич — то же самое.
— По-видимому, — задумчиво произнес Стасик, — в значительной степени ты права…
— «В значительной степени»! — передразнила Лена. — Каменный ты какой-то, честное слово! Погружаешься с головой в свою геометрию, потом выныриваешь оттуда вдруг и удивляешься чему- нибудь…
— Во-первых, — сказал Стасик, — не в геометрию, а в физику.
— Ну, все равно — в физику!
— Далеко не все равно!
— В данном случае — абсолютно…
— Ребята, — вмешался Валерий, — чего вы? В школе хорошим человеком больше стало, а они спорят!..
Синяк на лбу у Валерия был еще свеж, когда Гайдуков однажды сказал:
— Надо все-таки против таких вещей принимать действенные меры, — и вытянул указательный палец в направлении саблинского лба.
— Принимал уж, — неохотно отозвался Валерий, — свинцовой примочки пузырек целый извел.
— Не то, — усмехнулся Игорь, — я про другие меры: к недопущению, так сказать, подобных случаев. Чтоб, значит, в будущем не приходилось примачивать…
Затем, уже серьезно, Гайдуков рассказал, что у него и у Лены родилась идея, одобренная комитетом: организовать комсомольский патруль. Комсомольцы будут патрулировать по переулку в часы, когда начинает шевелиться хулиганье. Тех, кто посмеет нарушать порядок, они доставят в милицию. Это, безусловно, осуществимо и, безусловно, настоящее дело. Как только, спрашивается, раньше на ум не пришло?..
— А как Зинаида Васильевна на это смотрит? — перебил Валерий. — Или ее не было, когда комитет вашу идею одобрял?
— Да нет, была, — сказал Игорь. — Ну, она не то чтобы возражать стала, а вопросы задавать: кто, мол, в ответе будет, если кого-нибудь из нас ножом пырнут? Кто, мол, докажет, что мы были правы, если у нас с хулиганами драка завяжется? Не набросят ли на нашу школу тень стычки, которые могут завязаться?..
— Ну, а вы что на это? — спросил Валерий.
— Ты ж понимаешь мое положение, — ответил Игорь. — Я — секретарь комсомола, а Котова просто комсомолка. Но, с другой стороны, она — мой классный руководитель. Тут такой переплет, что большая тактичность нужна. Я сказал, что мы, конечно, в райкоме комсомола посоветуемся, ее мнение передадим, а там уж как райком решит, так и поступим.
— Толково! — вставил Валерий.
— А в райкоме, — продолжал Гайдуков с довольной улыбкой, — как раз к нам собирались обратиться по тому же поводу: «Встречная инициатива!» — как Жильников выразился. Они организуют районный комсомольский рейд по борьбе с нарушителями порядка. Участвовать будут рабочие, студенты, и десятиклассников тоже привлекают. Но только десятиклассников — не моложе. Я говорю: «У нас в девятых есть ребята покрепче десятиклассников. С такой спортивной подготовочкой…» Ну, из девятых тоже согласились привлечь — тех, кто покрепче.
— Что ж, я хоть сегодня готов, — сказал Валерий. — А рейд когда?
— Вид у тебя больно страшенный… — ответил Гайдуков. — Да до рейда заживет еще! Через неделю рейд будет. Но это — секрет. А идея патрулирования по переулку поддержана. Меня даже связали с комитетом комсомола милиции. Завтра наш первый патруль выйдет в переулок.
— Меня назначь!
— В завтрашнюю пятерку тебя не включили. Ничего, ты пока хорошей! Станешь опять красивый — тогда другое дело. Комитет о тебе не забудет — можешь на меня рассчитывать!
Секретарь райкома ВЛКСМ Жильников и новый завуч Евгений Алексеевич пришли на заседание школьного комитета комсомола. Явилась, по обыкновению, и Котова. У Лены Холиной и Стасика Станкина замерли сердца от предвкушения чего-то захватывающего. Что-то должно было произойти на их глазах. Слишком разными людьми были секретарь райкома, новый завуч — с одной стороны, и Котова — с другой.
Правда, за последнее время в тоне Зинаиды Васильевны поубавилось непререкаемости. Она стала вроде бы приветливее. Она даже сама зашла как-то в радиорубку к озадаченному Стасику, осведомилась, как дела, и, между прочим, сказала, что надо бы опровергнуть упрек, который был адресован Хмелику: мальчик ни при чем в истории со снежком.
Все это было сказано так, точно она не сомневалась, что именно из ее уст Станкин впервые узнает о невиновности Лени Хмелика. А то, что затем, без паузы, Зинаида Васильевна заговорила о музыкальной «странице» радиогазеты, подчеркивало к тому же, что перед этим речь шла о сущей безделице… Итак,