раздражителен и резок. Некоторые разговаривали с ним очень предупредительно и кротко, но это не помогало. Отчего он может «взорваться», никто заранее не знал, но все-таки ему старались не перечить.
Рома заговорил с ним на заседании комитета комсомола, куда вызвали ребят, получивших в последнее время двойки. Больше всего было двоек по физике. Некоторым Евгений Дмитриевич поставил двойки справедливо, некоторым — под настроение (среди вторых был я). Но все мы одинаково обещали подтянуться.
Когда с этим было покончено, Рома коротко рассказал Евгению Дмитриевичу о своей затее. В то время как он говорил, Евгений Дмитриевич смотрел в сторону. Рома, сидевший за столом учителя, смотрел прямо перед собой. Взгляды их ни разу не скрестились. Тем не менее с первой же Роминой фразы между ними начался поединок. Все почувствовали это гораздо раньше, чем изо рта Евгения Дмитриевича вылетело и разорвалось, как маленькая граната, слово «вздор».
Затем с короткими интервалами раздалось еще два взрыва:
— Абсурд!.. Ерунда!..
И после этого грозно, однако уже вполне членораздельно, Евгений Дмитриевич произнес:
— Не намерен тратить время попусту!
Рома не изменился в лице. В продолжение канонады он оставался невозмутимым и неподвижным, как Ботвинник в цейтноте. При последних словах Евгения Дмитриевича он поправил очки и сказал:
— Ответ ваш производит, не скрою, весьма неблагоприятное впечатление. Впрочем, вы вправе располагать своим временем как угодно.
— На кого… неблагоприятное впечатление? — спросил Евгений Дмитриевич, слегка изменив тон.
— На комитет. И — предвижу — на актив.
Не глядя больше на нашего физика, Рома предложил членам комитета перейти к следующему вопросу.
Евгений Дмитриевич направился к двери. На пороге он задержался.
— Если общее мнение сложится… по этому поводу, я не откажусь еще раз подумать о вашей затее, Анферов.
— Что ж, это несколько обнадеживает, — спокойно заметил Рома ему вслед.
Как внушительно это прозвучало! Как захотелось мне при первом удобном случае сказать какому- нибудь недоброму человеку, что он производит на меня «неблагоприятное впечатление», увидеть его растерянность и сухо заметить, что это меня «несколько обнадеживает»!
Казалось, я узнал магические слова, которыми отныне всегда смогу защититься от любой грубости.
С того дня я мечтал о дружбе с Ромой даже чаще, чем о знакомстве с Зиной Комаровой или шахматном матче с чемпионом мира.
Но что же мешало мне на самом деле подружиться с Ромой? Почему я лишь мечтал о дружбе с ним?
Рому уважали все, но близких друзей у него не было. Двое или трое ребят, с которыми он в прошлом близко дружил, а потом перестал, говорили, что он предъявляет к дружбе такие высокие требования, которых просто невозможно выдержать. Бывшие друзья очень жалели, что дружба с ним позади, но уверяли, что тут ничего нельзя было поделать.
Слушая их, я всякий раз про себя думал, что уж я-то сумел бы сохранить Ромину дружбу! Я выдержал бы самые высокие требования. Но, уверенный, что сберег бы дружбу, я вовсе не надеялся ее приобрести. Мне казалось, что Ромино превосходство надо мной слишком велико.
К тому же я не славился и особой активностью. Напротив, в докладе Ромы на отчетно-выборном комсомольском собрании, в разделе, начинавшемся словами «Вялое участие в работе принимали», моя фамилия стояла сразу после двоеточия.
Чем же я мог быть интересен Роме Анферову?..
II
Как-то солнечным мартовским днем я шел в «Ударник» на кинокартину с участием Зины Комаровой. Был морозец, но на солнечной стороне улицы таяло; прохожие, спасаясь от капели, отступали к самой кромке мокрого тротуара. Я шагал и, глядя на противоположный тротуар, по-зимнему обледенелый, присыпанный песком, думал вперемежку о Зине Комаровой и Роме Анферове.
Я не мечтал о них, а мысленно рассуждал: наверно, нет на свете человека, который вспоминал бы о Зине Комаровой чаще, чем я, но странно, именно с таким человеком, то есть со мной, она не знакома. Когда я иду из школы, а она — в свой театр (наша школа и Театр комедии и водевиля стояли на одной улице), мы встречаемся и на узеньком тротуаре оказываемся совсем близко друг от друга. Однако ни разу она на меня не посмотрела. Если б ей сказали: «О вас больше всех людей думает парень, которого вы встречаете по пути в театр возле почтового отделения», она поняла бы, о ком говорят?.. Нет, скорее всего — нет. Ну неужели оттого, что мы ходим по одной и той же улице, ничего не меняется? Неужели я мог бы жить в другом городе и от этого Зина Комарова не была бы более далека?..
Должно быть, так. Артисты не знают в лицо своих зрителей, а я всего-навсего ее зритель — и в кино, и в театре, и… И просто стыдно, что в воскресенье, в час окончания дневного спектакля, я уже два раза делаю одно и то же.
Низкой и длинной, как тоннель, подворотней прохожу во двор дома напротив театра. Отсюда наблюдаю за артистическим подъездом. Появляется Зина Комарова и минуту стоит на пороге, ожидая подругу. А я, наполовину скрытый за домом, одним глазом гляжу на нее в трубу тоннеля, точно в подзорную трубу…
Стыдно… Хоть ничего другого и не придумать. Но как повел бы себя на моем месте Рома Анферов?
Это я не успел себе представить. Передо мной, как говорится, «откуда ни возьмись», возник Рома Анферов. Он вел под руку пожилую женщину и в то же время нес на плече массивный чемодан. Сама женщина несла только круглую картонную коробку, в какие пакуют торты и шляпы.
— Привет! — сказал Рома Анферов, еще не останавливаясь, но так, что я сразу почувствовал: за этим что-то последует. Действительно, он спросил: — Куда направляешься?
— В «Ударник», на новую картину, — ответил я, от волнения забыв ее название.
Впервые Рома завязывал со мною разговор.
— На какую? — спросил он. — Как называется?
— Называется? Очень похоже на старую одну картину… — И название старой картины, мелькнув, ящерицей ускользнуло из моей памяти.
— Ясно! Название новой картины, которое ты забыл, напоминает тебе название старой картины, которое ты тоже забыл, — сказал Рома быстро и весело. — Все равно я знаю: там Зина Комарова снималась?
— Совершенно верно. Кажется, да, — отвечал я так, точно вспомнил, что мне об этом говорили. Я не хотел открывать Роме Алферову, что иду в кино именно ради того, чтобы увидеть Зину Комарову.
— Слушай, ты очень хочешь в кино?.. — спросил он. — Один идешь?
— Да. Не особенно. А что? Один. — Я не знал, как пойти ему навстречу: мне казалось, он не решается о чем-то попросить.
— Тут такая штука… Вы познакомьтесь… — Мы с Роминой матерью раскланялись. — Я провожаю мать на вокзал. Но через пятнадцать минут… — он бросил мимолетно-пристальный взгляд на часы, — начинается пленум райкома комсомола. С вокзала мне к началу не поспеть. Может быть…
— Может быть, я провожу вас? — перебил я, обращаясь к Роминой матери.
— Просто меня выручишь, — сказал Рома, переставляя чемодан со своего плеча на мое. — А на картину эту сходим с тобой завтра. Я билеты возьму.
