Не оборачиваясь, Виктор с Женькой идут своей дорогой.
— А призы-то давали? — кричит он им вслед. — Вас я спрашиваю или не вас?!
Провожая Виктора, Женька половину недолгого пути молчит, небрежно что-то насвистывая. Потом говорит, будто не замечая, что это звучит как рассуждение, начатое с середины:
— В общем, мне то нравится, что она глазки не строит. Ни мне, ни, между прочим, Гришке.
— Кто? — спрашивает Виктор с тускловатым интересом.
— Ну, Инка. Я говорю, не ломается, не хохочет по-особому, не напоминает все время: чувствуешь, мол, с тобой рядом девчонка, а не парень! Кто-то здорово сказал: надо с теми девчонками водиться, с которыми ты бы все равно дружил, — будь они даже мальчишками! Вот на той неделе мы с ней в театр ходили…
— Ну?! — перебивает Виктор, и взгляд его становится не таким уже самоуглубленным, как минуту назад. — Расскажи.
— Что ж рассказывать? — продолжает ленивее Старков. — Ну, во время действия она внимательно глядела на сцену. В антракте…
— Да?.. — нетерпеливо вставляет Виктор так, точно ожидает сейчас услышать об Инне нечто необычайное, чудесное и просит Женьку поторопиться.
Это «да?..» и тон, каким оно сказано, чем-то раздражают Старкова.
Он произносит с расстановкой и чуточку даже неохотно:
— В антракте, значит, мы пошли в буфет. Она ела бутерброды с копченой колбасой. У нее отличный аппетит. Нормальный. Ну, что еще? Для нее театры не на одно лицо. Разбирается. В Ермоловском, например, всегда бутерброды черствые, в каком-то — имени Пушкина, что ли, — бывают свежие пончики. Не то во МХАТе, не то в Малом, не помню, эклеры бывают с заварным кремом в первом антракте. В Детском тоже буфет неплохой, но туда не протолкнешься, толчея. Она всегда закусывает в антракте. — Женька бросает на Виктора беглый взгляд, видит, что в глазах у того погасло ожидание чуда, и заключает слегка задиристо: — Чего удивляешься? Обыкновенная деваха.
— Обыкновенная… — отзывается Виктор так, точно теперь уже для него потеряно все, без остатка.
Старкову кажется даже, что он улыбается ему какой-то далекой улыбкой, будто тяжелобольной — здоровому, выбравшемуся его навестить…
Обеспокоено и поспешно Женька говорит:
— Ну, я пошутил. Серьезно, пошутил, Витьк. Она и актеров знает. Вообще разбирается. На самом деле. Много знает всякого. Слушай, ест пирожки, лимонадом запивает и говорит мне, что Байрон не любил смотреть, как женщина ест.
— Байрон?..
— Ну да, английский поэт, он в том рекомендательном списке был, что, помнишь, еще Оксана Георгиевна давала, — поясняет Старков вкрадчиво и все так же поспешно.
— Знаю, конечно.
— Но я все-таки на нее смотрел… — Это снова об Инне.
— А она?.. — Неожиданно в голосе Виктора звучит один только острый интерес.
— Все равно пирожки умяла. — И Женька смеется, довольный тем, что сумел отвлечь Виктора от его мыслей.
Кто-то кладет сзади руки на плечи Громаде и Старкову. Они поворачивают головы: Рома Анферов.
— Слушай, мне понравились, Громада, твои стихи, — говорит он. — На решении жюри это не отразится, я остался в меньшинстве. Но мне понравились, — повторяет Рома упрямо. — Хорошо, что ты прочитал их.
— А ему уже разонравились, — кивает на Виктора Старков.
— Не понимаю, — говорит секретарь комитета комсомола. — Как, то есть?..
Они подошли уже к дому, где живет Виктор. Это огромный десятиэтажный дом с высокой аркой, лоджиями, балкончиками и статуями пехотинца, летчика и танкиста, стоящими в нишах на уровне шестого этажа. (В доме живут военные.) Виктор поднимает глаза на окно над головою танкиста. Света в нем нет. Должно быть, Алешка лег уже…
— Ну, его переубедил Мишка Матвеев, — отвечает Анферову Старков, явно вызывая Виктора на разговор. — Он думает, Мишка много понимает.
«Черт с ним, с Мишкой. А Глеб Анисимович как же — тоже, по-твоему, ничего не понимает?» — хочется спросить Виктору. Но вслух он этого не произносит. У него появляется вдруг такое чувство, что разговор бесполезен. Потому что сегодняшний вечер не сделать радостным, предстоящую ночь — спокойной, и о чем бы сейчас ни говорить, он проснется завтра с мутноватой мыслью о сегодняшнем поражении… Старкову с Анферовым ничего тут не изменить.
— Ну, пока, ребята, — говорит Виктор.
— Пока. Все будет нормально! — отзывается Старков.
— До завтра, ладно, — кивает Рома Анферов, подчеркивая, что разговор не заканчивается, а прерывается.
Дома пусто. Виктор не застает ни матери, ни сестры с мужем. Никого, кроме Алеши, который, вероятно, спит, потому что пальто его висит в прихожей, а свет во всех комнатах погашен. Сейчас это даже приятно Виктору.
Не зажигая света, он входит в комнату, где живут они с Алешей. На ощупь расстилает постель и ложится. Глаза быстро привыкают к темноте, уши — к тишине, тело — к покою… Веки смыкаются сами, но это еще не сон: Виктор слышит и тиканье будильника, и ровное дыхание младшего Громады, которому, как сказал Михаил Матвеев, тоже сегодня не повезло.
Виктор несколько раз повторяет про себя резанувшие его обидные слова Матвеева, потом вспоминает добрые слова Ромы и спрашивает себя, что предпочел бы: чтоб не прозвучали ни те, ни другие или произошло… то, что произошло?..
Он не может себе на это ответить сразу.
…Мысли путаются и сменяются картинами. Виктор лежит с закрытыми глазами и видит, как читал стихи в школьном зале. Не то он представляет это себе наяву, не то видит связный сон-короткометражку. Потом ощущает толчок, и все вдруг дергается и, замелькав, меркнет, как изображение на экране, когда рвется пленка.
Виктор привстает, опершись на локоть, трет глаза, и почему-то в памяти всплывают слова «Тебе посвящается…», которых он сегодня не произнес. По-дневному трезво и отчетливо он думает в темноте о том, что, может быть, уже никогда не скажет их вслух.
IV
Утром Виктор проснулся от длинного телефонного звонка. Как встал и ушел Алеша, он не слышал. Виктор выбежал в прихожую и снял трубку.
— Алло! Набрали воду?.. Ведра и кастрюли наполнили? Алло!.. Наполняйте ванну — сейчас будем перекрывать воду! — прокричали ему в ухо.
Это была ежеутренняя шутка Старкова. Просто шутка, без претензии на розыгрыш. Женька не изменял голоса, он знал, что Виктор его узнает, и Виктор действительно узнавал его, но тем не менее в тон ему осведомлялся, до каких пор будут продолжаться эти возмутительные перебои, насчет которых он сейчас же позвонит в райисполком.
— Телефон временно выключается — кабель будем перекладывать, — отзывался Женька бесцветным голосом.
Таково было непременное начало их разговора, их, что ли, излюбленный дебют, разыгрывавшийся в неизменно бодром темпе. Сегодня Старков долго не слышал даже привычного ответа, над которым нечего
