И тут Алеша понимает, что Василия интересует не он, а Виктор. Но Алеша не очень самолюбив. Ему, в сущности, все равно, чем гордиться: своими марками или своим братом, своей игрой на рояле или тем, что на этом рояле играл один раз сам Рахманинов. И он снова раскрывает альбом и дружелюбно предлагает:
— Показать тебе фотографии нашего Виктора, когда он был маленький? Зоя сама снимала.
Взглянув на фотоснимки, Тушнов замечает:
— Вроде тебя был пацан… — Тон у него такой, точно это кажется ему удивительным.
Входит Флора Александровна. Она накрывает на стол и, расставляя чашки, спрашивает Василия:
— Чаю с нами не выпьешь?
Тушнов отрицательно качает головой и говорит Алеше: «Ну, я пошел. Пока», а Флоре Александровне: «До свидания». И направляется в прихожую. В это время Флора Александровна громко зовет, протяжно выкликая каждое имя:
— Зоя, Саша, Виктор, — к столу!..
В прихожей, где теперь нет никого, кроме него с Алешей, Тушнов внимательно осматривается и неторопливо натягивает пальтишко.
— А велосипед-то у тебя есть? — вдруг спрашивает он так, будто раньше все забывал об этом спросить.
— Велосипед?.. Нету.
— Нету?! Рояль есть, а велосипеда нету?.. — И Васька хохочет, должно быть находя это чрезмерным даже для такого чудного дома. — Если бы у тебя был велосипед, мы б к нему приладили мой моторчик, — добавляет он, уже не смеясь и сдержанно сожалея о том, что этого нельзя сделать. — Хочешь — педали крути, хочешь — кати, как на мотороллере! Твой — велосипед, мой — моторчик, общая машина была б…
— Я уж, понимаешь, просил маму к лету купить, но она говорит: положение сейчас затруднительное…
— Загнать надо что-нибудь, — обыденно советует Тушнов. Он, видно, совсем уже здесь освоился.
— Продать?
— Угу.
— А что?
Тушнов переводит взгляд с оленьих рогов, прибитых над вешалкой, на картину (артиллерийский расчет у гигантского орудия) и хочет предложить что-то, но потом, раздумав, говорит рассудительно и даже слегка надменно:
— Это вам самим лучше знать.
— Я сейчас попробую поговорить с мамой! — загорается вдруг Алеша.
— Конечно, давай пробуй. Я на лестнице подожду.
— Зачем? Здесь можно.
— Лучше на лестнице.
Алеша закрывает и запирает дверь за Тушновым и направляется в столовую, где Флора Александровна как раз приступила к отложенному объяснению с Виктором…
— Так вот, Виктор, мне сегодня сказали, что ты написал очень странные стихи…
— Не странные, а просто плохие, — вставляет Виктор.
— …стихи с таким настроением, которого просто не может быть у юноши в наше время, — продолжает Флора Александровна. — Пришлось мне краснеть. Удовольствия, знаешь ли, я не получила. Что-то я в ответ бормотала, но глаз старалась не поднимать, и было мне, откровенно говоря, так не по себе… Оч-чень не по себе!
…Это самое неприятное и пугающее — узнать, что таких чувств, как твои, быть не может. А ведь ты не придумал их. Ты же их испытал?.. Испытал или нет?
Виктор думает, сознавая, что, кажется, его о чем-то спрашивают, а он это пропускает мимо ушей. Потом он слышит, как Флора Александровна произносит настоятельно и раздельно:
— …Во всяком случае, я требую, чтобы впредь ты, если будешь писать стихи, сначала показывал их мне, а потом уж читал в школе!
— А я, наверно, не буду больше писать.
Виктор говорит это не слишком-то всерьез. Но Флора Александровна сейчас же отвечает серьезно: «Что ж, это, может, и лучше». И Виктор вздрагивает, точно ощутив внезапно резкий толчок отдачи: еще секунду назад играл человек пистолетом, и вот толчок — не пошутил, оказывается, выстрелил…
— Может, это и лучше, потому что…
Раньше чем Флора Александровна успевает докончить, Виктор вскакивает, выбегает в прихожую, распахивает дверь и уже на лестничной площадке налетает на Тушнова.
— Ты… что здесь?..
— Жду… — Васька растерян. — А ты?
— Ухожу! — И Виктор бежит вниз по лестнице.
— И я с тобой! — кричит ему вслед Тушнов, захлопывает дверь и бежит за ним.
Он нагоняет Виктора уже на улице. Виктор идет куда глаза глядят, но так быстро, словно торопится в определенное место. На что-то он отвечает Тушнову — автоматически и односложно, мгновенно забывая, что сказал, и его не покидает ощущение нелепости и в то же время реальности происходящего с ним. Как будто он смотрит фильм, с героем которого сроднился. И с этим героем в трудную минуту оказывается рядом мальчишка, который никогда раньше не был ему близок. И это кажется совершенно непредвиденным и не тем, чего он желал герою, но жизненным — более жизненным, чем все, что он мог предвидеть.
— Ты их все наизусть помнишь? — спрашивает Тушнов.
— Конечно, помню. — Виктор догадывается, что речь идет о стихах.
— Я десять раз читаю, пока запомню… — говорит Тушнов. Он делает короткую паузу. — Ребята из десятого говорили, твои стихи стоющие…
Виктор молчит.
— Тебе за них попало, да?
— Ты откуда знаешь?
— Слыхал.
— А… попало, да, — подтверждает Виктор.
— Не робей: ничего не будет, — говорит Тушнов ободрительным и свойским тоном. — Меня вот директор исключить совсем грозился, а потом ничего не было.
— За что же тебя?
— Да тут… — Махнув рукой, Тушнов медлит. — По морде одному дал…
— Алешке, что ли?
— Ему. — Тушнов смущен. — Слышь, Виктор, я ему не сильно дал… Стихи прочти, а? — предлагает он решительно.
— Какие?
— Те, что на конкурсе читал.
— Тебе прочесть? — переспрашивает Виктор с откровенным удивлением.
— А то кому же?
— Что ж…
Виктор ждет, пока мимо прогромыхает трамвай, потом начинает читать — приглушенно и словно бы видя все время себя и Тушнова со стороны.
— Я б так не смог, — твердо и сокрушенно говорит Васька, дослушав до конца. — У тебя получается.
— Понятно было?
— Ясно — понятно. — Тушнов немного обижен. — «Мне без тебя так трудно жить…» А от нас, например, отец ушел, как я родился, сразу. Матери, когда из роддома выходила, дали мыла два куска: туалетного, хорошего, в обертке, она говорила, и хозяйственного большой кусок. Она их берегла. Тогда всего не хватало. И вот приходит раз домой, захотела постирать — нету мыла. Она к отцу: «Ты взял?» Он
