Голова Коли была откинута назад, на шее красная полоса, откуда лилась кровь – непонятно. И непонятно, живой ли Коля.
Собаки взвыли! Закричали…
Я послушался их – я понял их предупреждение. Я успел поднять лопату, но вот не обернулся – голову не повернул, – он ударил меня в спину, и я упал вперед.
И он схватил меня за плечо – наверное, он хотел схватить сзади за шею, а попал зубами в плечо.
Но у меня пропал страх.
Страх тоже умирает, потому что он копится в мешке, а мешок заталкивается тебе в глотку. Мешок надувается и лопается. Страх наружу… Это я потом сочинил, потому что в подвале я ни о чем таком не думал. Я был очень простой, как инфузория туфелька. Опасность справа – сжимаемся, опасность слева – сжимаемся с другой стороны.
Я выкатился из-под зверя.
Я оперся о ручку лопаты, чтобы вскочить, но вскочить было нелегко, потому что зверь повис у меня на плече – тяжелый, как мешок с картошкой, – а вот больно мне в тот момент не было. Мне потом больно стало.
Я не вскочил, а только встал на колени.
А Коля застонал – я наступил на него коленкой.
Он был жив!
Я так обрадовался, что стряхнул зверя, и он упал на спину и стал переворачиваться – у меня в глазах все двигалось, как в замедленном фильме.
В тот момент я еще не догадался, что когда мне плохо или очень надо, то я могу двигаться быстрее других. И этого не чувствуешь, только кажется, что все вокруг шевелятся медленно, как под водой.
Лопату я уже подобрал с земли – я опирался на нее, – так что рвануть ее вверх и опустить на зверя было нетрудно. Я даже не почувствовал, какая она тяжелая.
«Не смей!» – крикнул кто-то мне.
Но мне плевать было на приказы.
Я был как рыцарь в сверкающих латах.
Я стал бить этого зверя лопатой, а он отползал от меня и скулил, а я шел за ним, поднимал и опускал лопату, она врезалась в шерсть и мясо, она ударяла по его костям, а собаки из клеток вопили от радости. Они все переживали за меня и ненавидели зверя. Я всей шкурой это чуял.
А голос в моей голове замолк.
Последние его слова были такие:
«Ты пожалеешь».
Я жутко устал. Я остановился.
Зверь неподвижно лежал у моих ног, он оказался совсем не таким уж большим. Может, потому, что выглядел сейчас кучей спутанной, мокрой от крови шерсти.
Я бросил лопату.
Если бы собаки умели петь, они бы запели песню обо мне.
Я медленно вернулся к Коле.
Но когда увидел, что он снова закрыл глаза и молчит, хотя я громко звал его, то подхватил Колю под мышки и потащил по лестнице наверх, на первый этаж.
Коля снова застонал.
За нами оставался черный кровавый след.
Я больше всего боялся, что Журун умрет и все будут считать, что я виноват.
– Ну пускай кто-то будет, – шептал я, – пускай там кто-то будет.
Я падал от усталости, потом уже, в коридоре первого этажа, я стал волочить Колю на плаще, как на салазках.
Но скользкая ткань клеенки вырывалась из рук, и через каждые пять шагов я останавливался, чтобы перевести дыхание.
И тут где-то далеко и высоко, внутри института, начал звенеть тревожный звонок. Я понял, что это сигнализация.
С одной стороны, я обрадовался – кто-то нам поможет, и остановился отдыхать, а пока я отдыхал, то опять начал бояться – ведь мы с Колей преступники. И еще я убил собаку. Или какого-то зверя.
Потом я снова взялся за угол плаща, чтобы тащить Колю дальше, но дверь из вестибюля в коридор отворилась, и вбежал мужчина в военной форме, но без погон.
Это был вахтер.
Он потом вызвал «Скорую» и милицию.
Хотя сначала кричал на нас.
Он еще говорил:
– Ну, все, улетаю я с этой синекуры.
Я тогда не знал, что синекура обозначает легкую работу.
Он там же на полу стал снимать с Коли одежду, но не снял, а сказал мне:
– Лучше подождем «Скорую». А то помрет еще, на меня все свалят, кто их разберет!
Коля пришел в сознание, когда ему сделали уколы, положили на носилки и понесли к машине.
– Я никому не скажу, – прошептал он.
– Говори, чего уж, – ответил я, потому что сначала не понял, о чем он говорить не хочет.
А потом понял – он никому никогда не расскажет о том, как я забрался на лестницу и в люк, а его бросил в когтях у зверя.
Мы говорили правду – искали Жучку. Нам в принципе поверили.
Жучка не нашлась.
Коля со мной раздружился. Я с ним тоже. Мне не хотелось вспоминать, что я убежал, а ему было страшно. Я думаю, что он испугался на всю жизнь. У него шрамы остались. Нам обоим не хотелось вспоминать.
Хотя для многих я стал почти героем.
Ведь это я сражался со зверем, который оказался какой-то баскервильской собакой, я его убил лопатой. И Коля этого не отрицал. И в самом деле, если бы не та лопата, Коля бы наверняка погиб.
Все это так, но он не стал больше со мной дружить.
А я не напрашивался.
Коля долго в больнице лежал, а мама спрашивала меня:
– Ты почему не пойдешь навестить Колю? Мне это кажется странным.
Я отмалчивался.
И мне несколько дней спустя приснился сон. На вид не очень страшный, и когда его рассказываешь, он не кажется страшным, а для меня он был кошмаром.
Во сне я сидел на берегу речки, довольно узкой и какой-то нечистой. И кусты, и трава по берегам ее были пыльными, и от них неприятно пахло. А может, этот запах исходил от воды.
Мы сидели на берегу вдвоем. Я и Артем, любовник Ларисы Петровны.
– Ты вел себя неправильно, – говорил Артем.
Он был одет в голубой халат, как у хирурга. В руках у него была чистая белая салфетка, и он ею протирал себе пальцы. Не спеша и очень тщательно.
– Я знаю, – отвечал я. – Мне нельзя было убегать. Но я испугался.
– Это был спасительный страх, – возразил Артем. – В первую очередь ты должен думать о себе.
– Но там Коля был…
– Я все знаю, – сказал Артем. – Но представь себе, что мир вокруг тебе только кажется. И на свете есть только ты. Все остальное – плод твоего воображения, очень убедительная выдумка.
– И Коля?
– Разумеется.
– И мама?
– Почему бы и нет? Ведь когда ее нет дома, то ее не существует.
– Смешно! А вы?
