Артем отодвинул ширму и вышел к нам в одних трусах.
– Я думал, что ты забыл, – сказал он.
– Нет, не забыл, – ответил я.
Приближение к счастью – процедура из многих ступенек. На одну поднялся, и тебя охватывает страх, а есть ли еще одна ступенька? А вдруг там обрыв?
Это сегодня, вспоминая тот год, я могу анализировать свои чувства. А тогда я просто мучился от желания ускорить бег времени.
Но в следующее воскресенье Артем не пришел. Я все глядел на ширму, потом пришла злая Лариса, сложила ее, а диван за ней оказался уже убран, наверное, Лариса спала на нем одна.
Я не выдержал, спросил Сашку, а он ответил:
– Слава богу, перестал к нам ходить. А то они мне спать не давали: то целуются, то обнимаются, то шепчутся. А я разве не слышу? Я такого наслушался, как в публичном доме!
Я в публичном доме не бывал, хотя знал, что такое существует. Не у нас, а у них.
– Значит, накрылся мой кляссер большой шляпой, – сказал я.
И стал собираться домой.
А Сашка дождался, пока я оденусь – все-таки подловатый парень, – и сказал, как бы невзначай:
– Возьми, тебе от Артема пакет. Он, когда в последний раз был, просил тебе передать.
И я уже знал, что в пакете кляссер.
Я даже не рассердился на Сашку. Ведь его надо понять – Артем его маму обманул. Наверное, обещал на ней жениться, а сам перестал к ней приходить.
Я сказал Сашке спасибо и пошел домой.
Но далеко не отошел, а выбежал на бульвар. Нашел высохшую лавочку, сел и развернул пакет.
Это был кляссер-мечта, лучше, чем у Фимки Королева. Полоски ровные, все сделано на фабрике.
Перед первой страницей был вложен листок бумаги, отпечатанный в типографии, как газета.
На нем было написано:
Я ничего не понял, да и не стал задумываться.
Я снова завернул кляссер в бумагу и побежал домой.
Дома никого не было.
Я достал свои марки, которые лежали в коробке от «Казбека», и решил переложить их в кляссер.
Я выбрал сначала самую ценную из моих марок – Зоя Космодемьянская перед лицом фашистских захватчиков.
Я вставил ее в кляссер.
Есть такая песня про броненосец «Потемкин». Там у кочегара в глазах помутилось.
Вот это случилось и со мной.
Потому что марка задрожала, на какое-то мгновение исчезла, и вместо нее я увидел лужицу воды, которая отражала свет неба за окном.
Я даже зажмурился и пропустил тот момент, когда Мурзик вскочил на стол и стал лапой трогать край кляссера.
– Пошел отсюда! – рассердился я. – Тебя не звали.
Мурзик осел на задние лапы, растерялся. Он, видно, почуял в моем голосе злость и строгость.
Я перевел взгляд на кляссер.
В кляссере рядышком лежали две совершенно одинаковые марки с портретиком Зои Космодемьянской в овале. У обеих не было одного зубца справа внизу.
– Ничего себе дела! – сказал я.
А Мурзик почему-то широко зевнул. И я увидел розовый кошачий язычок.
– Это же копирка, – сказал я Мурзику.
Мурзик спрыгнул со стола и пошел в угол, к миске. Когда он чего-нибудь пугался, у него всегда прорезался аппетит.
Я вытащил обе марки из кляссера и перевернул их. Они и с оборотной стороны были совсем одинаковыми. На обеих были наклейки.
Наверное, Артем решил подшутить надо мной… Нет, тогда в кляссере не было бы вкладки. Он где-то купил кляссер с копирками, значит, их у нас теперь тоже выпускают.
Я решил провести опыт.
Вставил обе марки в кляссер, но моя хитрость не удалась. Получились не четыре марки, а только три. Видно, размножалась только первая марка. А новая размножаться не могла.
Тут я решил, что мне уже достаточно марок с Зоей Космодемьянской, и удвоил марку «Будь героем». Получилось.
Можно было бы размножить все мои марки, всю коробку, но что-то меня остановило.
Я перечитал надпись на вкладке. Правильно – удваивать можно только двадцать раз.
А я уже три раза использовал.
И тогда мне пришла в голову хорошая мысль. Я же могу таких ценных марок наменять! Надо пойти к Фимке Королеву. У него коллекция настоящая, в трех альбомах и немецком кляссере. Ему отец привозит.
Я позвонил Фиме, но, оказывается, он уехал на дачу. У Фимки была настоящая дача в Кратове. Там на участке росли голубые елки, они их специально выращивали для Красной площади. Их вывозили к Мавзолею, и отцу Королева за это платили бешеные деньги. Сулима говорил, что Помидор все врет, но Сулима его не любил, а я с ним был в нормальных отношениях, потому что мы оба собирали марки.
Воскресенье тянулось медленно и тоскливо. Главное для меня было удержаться и не использовать кляссер раньше времени. Но ведь очень хотелось еще разок попробовать с марками. Или с другими картинками.
Я вставлял в кляссер открытки, трамвайные билеты и просто бумажки, но кляссер был неглупый. Он отказывался копировать что ни попадя.
А с марками получалось.
Потом пришли мама с Наташкой. Они ходили к зубному, потому что Наташке поставили шину – стальные накладки на передние зубы, чтобы они не торчали изо рта. Так себе картинка.
Я еле дождался, пока мама с Наташкой разденутся, и повел их к кляссеру.
– Смотрите внимательно! – сказал я. – Фокус-покус номер один!
– Откуда ты достал такой альбом? – спросила мама.
Мама всегда была усталой, и ее мало интересовали фокусы. Мне было обидно, когда, вернувшись из школы, я начинал рассказывать о каком-нибудь невероятном событии, например, как Ленька Седов зафигачил тапочкой из окна в канадское посольство, а она отвечала:
– Ты опять руки не вымыл?
– Наташка! – взмолился я. – Посмотри, какой фокус.
– У меня зубы болят, – ответила невнятно Наташка. Ну ей еще простительно, ей семь лет, но мама могла бы поинтересоваться. Я иногда сомневался, любит ли она меня. Ведь бывают же матери – родить родила, может, отец попросил, а потом пожалела и теперь ждет, чтобы я заболел и умер в страшных мучениях. Хотя нет, лучше пусть я умру внезапно, чтобы маме не возиться со мной. Пускай спохватится, когда я буду лежать в гробу, довольно красивый, очень бледный, и все будут спрашивать: почему этот юноша убил себя? «Нет, – будет отвечать Лариса Петровна, которая поедет со мной на кладбище вместо мамы, – у него разорвалось сердце от бесконечных несправедливостей, которым он подвергался в родном доме».
– Ты меня слышишь или снова витаешь в облаках? – мамин голос прервал поток моих грустных размышлений.
– Слышу.
– Тогда показывай, что у тебя за фокус-покус.
