ваших делах порассказал. Так что я ещё и получше дорогого нашего Вадима Викентьевича представляю себе, с кем имею дело.
— И вы туда же, ваше превосходительство? — укоризненно посмотрел на него Гурьев. — Какие там дела, Бог с вами.
— Ну, это уж позвольте нам судить. Может, вы чем и недовольны, а семьдесят с лишним тысяч казаков, что вашими трудами под японским крылышком богоспасаемы ныне, думаю, совершенно иного мнения придерживаются. И кто из нас более превосходительство – это ещё как посмотреть.
— Ладно, — решительно кивнул Гурьев. — Но учтите: никакого самозванства, никаких чудом воскресших цесаревичей, никакой прочей лжедмитриевщины и борисоглебщины, магизма-мистицизма и оголтелой уваровщины я не потерплю. Пресекать и карать стану нещадно.
— Это вы о чём, Яков Кириллович? — тихо и подозрительно спросил Осоргин.
— Николай Саулович прекрасно понимает, о чём, — сердито ответил Гурьев.
— Понимаю. Обещаю не злоупотреблять. Ну, это по крайней мере.
— А японцы? — всё так же подозрительно продолжил кавторанг.
— Что – японцы?!
— Они-то вас… богом же почитают?
— Это прекрасно вписывается в их миропонимание и потому практически применимо и целесообразно. Тем более, что богов у них в пантеоне около восьми миллионов. Не думаете же вы, что я себя в самом деле богом стану воображать?!
— Ах, так вот оно в чём дело, — Матюшин провёл рукой по лбу. — А мы-то голову себе сломали, в чём причина такой странной благорасположенности японцев к маньчжурским русским… и чего же вы, Яков Кириллович, в таком случае, от неграмотных в основной своей массе казаков хотите?! Ничего удивительного не вижу. Предосудительного – тоже. Со временем-то всё выяснится, — ко всеобщему удовлетворению.
— Безусловно выяснится. А пока – что же, прикажете бредни всякие распространять?! Нет, не о том мы говорим сейчас, не о том. Я же вижу, Николай Саулович, — у вас для меня какой-то зубодробительный сюрприз припасён. Выкладывайте.
— Я только попрошу вас очень серьёзно ко всему этому отнестись, Яков Кириллович, — сказал Матюшин. — Я уже прекрасно понял, что вы человек скептического склада и себя почитаете если не атеистом, то неверующим и предельно рационально мыслящим. Вероятнее всего, это так и есть. Однако, попрошу вас обратить внимание, что, именно как человек скептический, вы
— А я и не отрицаю, — пожал плечами Гурьев. — Верить – не верю, конечно, но и не отрицаю. Ни воскресения, ни вознесения. Кто знает, что там тогда происходило? Ничего хорошего – это единственное, за что можно смело поручиться. Извините, я вас слушаю.
— Я понимаю, что вы в пророчества тоже не особо верите.
— Совершенно верно понимаете, Николай Саулович.
— И в пророчество, касающееся династии Романовых, которая ровно триста лет просуществовала, совершенно в соответствии с этим пророчеством, тоже не верите?
— А чему там верить? — удивился Гурьев. — Династия на Петре весьма неэстетично испустила, можно сказать, дух, и после неё уже никакие не Романовы, а вполне себе Голштейн-Готторпы Россией правили, ко всеобщему явному или тайному неудовольствию. И от Михаила Феодоровича до Петра Алексеевича триста лет – ну, никак не выходит, хоть тресни.
— Есть, однако, исторические свидетельства, что Екатерина Великая – внучка Алексея Петровича.
— Это, извините меня, Николай Саулович, криптоистория. Заговорами и масонскими выкрутасами отдаёт.
— Ну, допустим, — подозрительно легко сдался генерал, чем Гурьева изрядно насторожил. — Однако же то, что есть вещи, человеческому разуму неподвластные, всё же не отрицаете.
— Пока неподвластные, Николай Саулович. Пока. Это – признаю.
— Тогда, будьте любезны, ознакомьтесь, — генерал поднялся, подошёл к одной из аккуратных стопок на полу, состоящих из папок разной толщины, взял самую верхнюю, тоненькую, на три листочка, вернулся к столу и протянул Гурьеву.
— Что это?
— Читайте, Яков Кириллович. Пожалуйста, — Гурьеву показалось, что в голосе генерала прозвучало нечто, похожее на мольбу.
Пожав плечами, Гурьев раскрыл папку. Глазам его предстала полоса белградской газеты на русском языке. Статья под названием «Пророчество афонского старца Серафима» была обведена синим карандашом. Стараясь ничем не выдать своего разочарования, он быстро вобрал глазами текст – в том числе тот, что оказался подчёркнут красным.
«Иаков, сияющий Лев Господень, с глазами, полными силы серебряной, вышел от матери своей, из Иерусалима. Десница его с Востока, и мечи его небесные – за Царя. Сокол его – Воин Солнца, крылья его над Римом, над Вифлеемом, стяги багряные на семи холмах, воля Господа нашего Иисуса Христа и Дети Его на Престоле».
Что же это такое, подумал Гурьев. Что же это такое?! Этого же просто не может быть.
— Вы на дату обратите внимание, Яков Кириллович, — прокашлявшись, проговорил Матюшин.
Гурьев чуть подвысил взгляд, и ему сделалось вовсе не по себе: газета вышла из печати 4 сентября 1931 года. Спустя одиннадцать дней с того самого момента, когда шаровая молния взорвалась прямо перед ним.
— Что это такое? — Гурьев не узнал собственного голоса.
— Это, собственно, и есть ожидаемый вами сюрприз, — похоже, с некоторым оттенком злорадного удовлетворения сказал генерал. — То самое пророчество, которому вы, без всякого сомнения, верить совершенно не обязаны. Ну, а поскольку оно, как вы понимаете, уже начало исполняться вне всякой связи с вашим скептическим представлением о том, что может быть и чего не может, я счёл своим долгом вас с ним ознакомить.
— Дальше.
— Дальше, собственно, не так уж много имею сообщить. Газета попалась мне на глаза на следующий день после прибытия телеграммы от Вадима Викентьевича, когда я собирался выбрасывать старые бумаги в связи с переездом на новую квартиру. Нет нужды пояснять, что прежде я этой статьи не видел, а если и видел, то совершенно никакого значения ей не придал. Наверное, вам не нужно много времени и для того, чтобы сообразить – ни в какой Лондон я ни сном, ни духом не собирался, а собирался вежливо и деликатно от предложения Вадима Викентьевича отказаться. Вот только вместо этого я почему-то позвонил Вадиму Викентьевичу по тому самому телефонному номеру, что он так любезно в своей телеграмме указал. Ну и вот – я здесь, и вы – тоже здесь. У меня только один вопрос остался непрояснённым, Яков Кириллович. Лев Господень – это как прикажете понимать?
— А об орле спросить не хотите?
— А… Роуэрик – Рюрик-Сокол – это не…
— О существовании совершенно всамделишного, живого орла по имени Солнечный Воин Рранкар вас любезно просветит Вадим Викентьевич. И о небесных мечах тоже. Почему-то мне кажется, что вы ему сразу и безоговорочно поверите. Вижу, я вас тоже порядком смутил и озадачил. Так мы квиты, ваше превосходительство?
— Квиты, — тихо проговорил Матюшин. — Квиты. Это… действительно уже переходит всякие границы. Так что же насчёт льва?
— Лев – это совсем просто, Николай Саулович, — тускло и ни на кого не глядя, произнёс Гурьев. — Гур – моё семейное прозвище, ставшее впоследствии просто чем-то вроде второго имени, под которым меня и знают в Москве друзья и приятели. «Гур» в переводе с древнееврейского – «лев», но означает не просто дикого хищника, а львов из царских зверинцев, считавшихся чем-то вроде живого щита царского трона Соломона. Гурим, львы. Царские львы. А тот, библейский, ветхозаветный Иаков – он ведь
