Папиросой не угостите ли, Вадим Викентьевич?
— Непременно и с удовольствием, — Осоргин раскрыл портсигар и с готовностью протянул его Гурьеву. — Может, всё-таки повременить?
— Невозможно. Напротив – всемерно ускорить. Именно поэтому вы не едете в Париж завтра вечером, а летите. Аэропланом.
— Вы уверены, Яков Кириллыч?
— Абсолютно, — Гурьев растянул губы в такой улыбке, что стало понятно – дальнейшие вопросы, особенно сегодня, никак не уместны.
Они молча докурили, и Осоргин поднялся:
— С вашего позволения, Яков Кириллыч.
— До завтра, Вадим Викентьевич, — Гурьев тоже выпростал тело из кресла и протянул моряку руку.
— До завтра, Яков Кириллыч, — проговорил Осоргин и стремительно повернувшись, почти выбежал из дома.
Хорошенького же вы обо мне мнения, господин капитан, подумал Гурьев, если полагаете, будто из-за таких пустяков… Пустяков?! Господи. Рэйчел.
Гурьев вернулся в спальню, где оставил Рэйчел с мальчиком. Рэйчел спала, а Тэдди сидел у её изголовья и держал сестру за руку. Обернувшись к вошедшему Гурьеву, прошептал:
— Она правда поправится, Джейк?
— Поправится, Тэдди. Непременно поправится. Пойдём, ей нужно отдохнуть. И тебе следует кое-что узнать, Тэдди. Кое-что важное.
Гурьев старался, чтобы рассказ о происшедшем в госпитале прозвучал как можно менее эмоционально. Но то, как отреагировал на его слова Тэдди, всё же потрясло Гурьева до глубины души.
— Джейк, — Тэдди улыбнулся, и от заливавшей его лицо минуту назад бледности, кажется, не осталось и следа. — Я это всегда знал, Джейк. Я говорил Рэйчел, но она не поверила. Теперь поверит. Разве можно теперь ещё в это не верить?!
— О чём это ты? — Гурьев тоже улыбнулся.
— Я знаю, тебе ни за что нельзя в этом признаваться, Джейк. Но я всё равно догадался. Просто ты ангел, Джейк.
— Тэдди. Прошу тебя. Это чепуха, понимаешь? Я не ангел, ангелов не…
— Тогда ты – бог, — серьёзно проговорил мальчик. — Но ты не волнуйся, я никому не скажу. Даже Рэйчел. Я знаю, что ещё не время. Я подожду. Ты не думай, я не боюсь. С тобой – я ничего не боюсь. Ни чертей, никого… Вообще. Понимаешь?
— Понимаю. Нет ни чертей, ни ангелов, Тэдди. Не существует и богов. Может быть, к сожалению. А то, что мы видели – это просто какая-то эфирная тварь, просто неизвестный науке хищник. Сколько бы их ни было, это всего лишь… звери. Как волки или гиены. И мы научимся с ними справляться. Тэдди?
— Я понял, Джейк. Я всё понял. А… это… Оно… Как ты думаешь? Оно вернётся?
— Это – не вернётся. Но может прийти другое. И мы должны быть готовы. Понимаешь?
— Я буду слушаться тебя, Джейк. Клянусь.
— Хорошо. — Гурьев потрепал мальчика по волосам. — Идём, малыш. Всё будет в порядке. Я обещаю.
Проводив мальчика в его комнату, он, стоя на лестнице, бросил камердинеру:
— Поднимитесь в кабинет к миледи, Джарвис. Мне нужно сказать вам несколько слов.
Гурьев вошёл в её кабинет первым, рассеянно передвинул на столе какие-то бумаги, встал у окна. Что же это такое, подумал он. Я же не смогу уехать. Я же не смогу их оставить. Это же невозможно. Особенно теперь. Я должен. Я не могу. У меня же нет никого, кроме этих двоих. Никого совсем. Ещё ведь не поздно остановиться. Просто взять и забыть обо всём. Нет ничего, — только Рэйчел. А я не могу… Что же мне делать?!
— Входите, Джарвис, — он обернулся на стук. — Проходите и садитесь.
— Благодарю вас, сэр.
— Вы меня боитесь, Джарвис? Только честно. Обещаю вам быть откровенным в ответ.
— Да, сэр.
— Можете объяснить, почему?
— Да, сэр. Вы разбойник, сэр. Я вижу, что вы – необычайно благородный разбойник. Может быть, самый благородный из всех, какого только можно вообразить себе, но… Но вы всё же разбойник. Это ужасно, сэр.
— Почему, Джарвис?
— Потому что миледи полюбила вас всем сердцем, сэр.
— Вот как, — Гурьев улыбнулся улыбкой врача-психиатра. — А разве это впервые?
— Да, сэр. Несчастье такого размера, как вы, постигло семью её милости впервые. А теперь…
Гурьев как будто не услышал этого «теперь»:
— Вы хорошо знаете миледи, Джарвис.
— Миледи выросла на моих глазах, сэр. Я служу этой семье сорок один год, сэр. И…
— Перестаньте обзывать меня сэром, Джарвис. Просто Джейк. Почему вы решили, что я разбойник?
— Потому что… Я не знаю, сэр. Простите… Джейк.
— Послушайте меня хорошенько, Джарвис. Вы решили, что я разбойник, потому, что я ни на кого не похож. Вы, вероятно, никогда не видели настоящих разбойников, поэтому отнесли меня к их числу. Что скажете?
— Возможно, сэр… Джейк. А вы – видели?
— Сколько угодно, — усмехнулся Гурьев. — Я не разбойник, Джарвис. Во всяком случае, совершенно не в том значении, которое вы вкладываете в это понятие.
— Позвольте спросить вас, Джейк.
— Конечно.
— Каковы ваши намерения в отношении милорда Роуэрика, сэр?
Гурьев, вскинув от неожиданности брови, посмотрел на камердинера и расхохотался в голос. Джарвис выдержал паузу с поистине олимпийским спокойствием, лишь слегка поджав губы. Отсмеявшись, Гурьев помотал головой:
— По-моему, вы просто испорченный старик, Джарвис.
— Я многое видел за свою жизнь, Джейк. Испорчен не я, а свет, сэр. Похоже, вам это тоже хорошо известно.
— Да, — улыбка на лице Гурьева изменилась. — Миледи именно поэтому не очень-то в большом восторге от колледжей?
— Вероятнее всего, да, сэр… Джейк.
— Ну, как же мне осточертела эта британская привычка всё на свете осторожно предполагать, даже то, что на самом деле прекрасно известно, — Гурьев щёлкнул в воздухе пальцами. — Я, как вы могли убедиться, Джарвис, провожу с мальчиком довольно много времени, и не замечал за ним никаких… гм… девиаций.
— О, сэр… Джейк. Разумеется, ничего подобного.
— Вы знаете какие-нибудь семейные тайны, Джарвис? Тайны, о которых меня следовало бы поставить в известность?
— Нет… Джейк. Вы имеете ввиду альковные тайны? — в голосе камердинера прозвучало неподдельное удивление.
— Альковные тайны меня не интересуют, — Гурьев чуть пошевелился в кресле. — Я говорю о тайнах, Джарвис. О тайнах, а не о сплетнях.
— Родимое пятно, сэр, — тихо проговорил Джарвис, опуская голову. — Его… никто не должен видеть.
— Вот как, — собственный голос Гурьеву страшно не понравился. — Что-нибудь ещё вы знаете?
— Я не имею привычки любопытствовать без нужды, сэр.
