заново уже пережитое, причем худший вариант вчерашнего дня еще впереди.
– Пожалуй, Щенок, отведем тебя теперь домой, – сказал Одноглазый. – Жена быстро излечит твои хвори.
Она вполне могла. Она – просто чудо. Одноглазый, который, кажется, отроду не способен никого уважать, обращался с ней вежливо и даже за глаза о ней говорил как о почтенной леди.
Да, она такова и есть. И все равно приятно, когда другие это признают.
– Ну хоть кто-то догадался сказать нечто приятное. Веди, брат.
Сам я не знал дороги. И тут мне снова вспомнились Копченый со скрытым Обманником. С чего бы?
31
Родня моя по жене, в частности матушка Гота, почти не прилагала усилий к улучшению мнения окружающих о нюень бао. Эта старая карга даже меня еле терпит – и то только потому, что иначе совсем потеряет дочь. А уж о ее отношении к Старику лучше не говорить.
Однако Костоправ ценил нас с Сари достаточно, чтобы настоять на обмене апартаментами, когда ее родичи месяц назад переехали со своих роскошнейших болот в этот занюханный город. Впрочем, даже они не сделают этот город более похожим на рай, если матушка Гота не будет хотя бы на улице держать язык за зубами.
Старик никогда не реагировал на ее непрестанные жалобы.
– Я, – объяснил он однажды, – тридцать лет знаю Гоблина с Одноглазым. Так что одна-единственная старая ворчунья, мучимая артритом и подагрой, для меня – ничто. Говоришь, она здесь всего пару недель, так?
Да, я говорил именно так. Интересно, каковы на вкус эти слова под соевым соусом? Или с большим количеством карри?
Госпожа теперь чаще всего пропадала в Стране Теней, опорожняя на оную бездонный сосуд своего гнева, и Костоправ не нуждался в большой квартире. Наша же старая была едва ли больше монашеской кельи. Места в ней как раз хватало для него, для Госпожи – во время нечастых приездов, да еще для колыбели, подаренной Госпоже человеком по имени Рам, впоследствии погибшим в попытке защитить ее и ее дочь от Нарайяна Сингха. Рам сделал эту колыбель собственноручно. А погиб, скорее всего, потому, что, подобно всем мужчинам, проводящим слишком много времени возле Госпожи, влюбился не в ту женщину.
Да, Костоправ отдал мне свое жилище, но с оговоркой. Мне было воспрещено превращать его в новый притон нюень бао. Сари с Тай Дэем могли жить там постоянно, однако матушке Готе и дядюшке Дою следовало предложить захаживать в гости. И – чтобы ни единого захребетника из племянников либо двоюродных братьев.
Людям, обвиняющим капитана в использовании положения для создания уюта в собственном гнездышке, надо бы взглянуть на это гнездышко поближе. Освободитель и Господин Божией-Милостью- Военный-Деспот-Всея-Таглиоса со всеми завоеваниями и владениями живет точно так же, как и в бытность простым ротным лекарем и летописцем.
Переезд мой он устроил еще и затем, чтобы у меня имелось достаточно места для всех томов Анналов.
Мои книги выходят не такими уж хорошими. Я не всегда описываю происходящее лучшим образом. Вот Костоправ на этом посту был вправду хорош. Я никак не мог удержаться от сравнения моей работы с его.
Когда он пытался совмещать должности летописца и капитана, работа от этого пострадала. А откровения Госпожи частенько режут глаз излишней прямотою, сжатостью и – порой – легкой склонностью к самооправданию. И ни один из них двоих не отличался устойчивой честностью, ни один не стремился как- то соответствовать другому, своим предшественникам и даже собственным, более ранним, записям. Если Ворчун пишет, что от Таглиоса до Страны Теней восемьсот миль, а у Госпожи выходит четыреста, кому из них верить? Каждый настаивает, что ему. Госпожа говорит: причина расхождений в том, что росли они в разных местах и в разное время и привыкли к разным мерам длины и веса.
Но, что касается характеров, их взгляды еще более различны. Например, у Костоправа Лозан Лебедь всегда грубит и о чем-то спорит. Госпожа же описывает его энергичным, болтливым и куда более симпатичным. Разницу можно объяснить тем, что интерес этого Лебедя к Госпоже – вовсе не братский.
А взять Копченого! Ни за что не догадаетесь, что они описывают одну и ту же тварь, – столь различны их взгляды на этого изменника. Затем Могаба и Нож. Оба также предатели с черным сердцем. О них ничего такого нет в книгах Костоправа, так как он не вел записей в ту пору, когда Нож дезертировал, однако в повседневной жизни он постоянно выказывает ненависть к Ножу – причем без всяких объяснимых причин. И в то же время, похоже, готов простить Могабу! Госпожа этих двоих рассматривает наоборот: Могабу сварила бы в одном горшке с Нарайяном Сингхом, а Ножа, возможно, отпустила бы подобру-поздорову.
С Ножом – тот же случай, что и с Лебедем и с Рамом.
Хотя, пожалуй, не стоит требовать от двух, любящих друг друга, согласия во всем.
Они даже подходили к Анналам по-разному. Костоправ в основном записывал все, что видел сам, а после возвращался назад, чтобы дополнить фактами, услышанными от других источников. Кроме того, он, отображая события задним числом, был склонен пофантазировать, поэтому его Анналы нельзя считать чисто историческими.
Госпожа же написала весь том по памяти, пока носила ребенка. И ее альтернативный материал в основном получен из вторых рук. Самые сомнительные моменты ее книги я во время оформления всех путаных записей по единому образцу заменил материалом, каковой почитаю более точным.
Госпожа далеко не всегда довольна моей правкой. Костоправ же по этому поводу высказывается сдержанно.
Впрочем, главный мой недостаток – никак не могу удержаться, чтобы не поиграть словами и мыслями, отклоняясь при этом от темы. Я некоторое время общался с официальными историками из таглиосской княжеской библиотеки, и эти ребята уверяли, что для историка главное – подробности. Будто бы ход истории может полностью исказиться, если один-единственный человек будет убит случайной стрелой в незначительной стычке.
Комната, где я пишу, – пятнадцать на двадцать два фута. Места хватает и для всех моих записок, и для старых томов Анналов, и для громадного стола из брусьев, на коем я работаю над несколькими замыслами одновременно. И еще остается около акра пола для Тай Дэя и дядюшки Доя.
Они с Тай Дэем, пока я пишу, читаю и выверяю, вовсю стучат учебными деревянными мечами, или же с визгом лягают друг друга, порою при этом запрыгивая на стены. Если кто приземляется на моей территории – вышвыриваю. Они здорово навострились во всем этом – да и неудивительно, при такой-то практике, – но я полагаю, что против людей серьезных, вроде наших, из Старой Команды, такие штуки не пройдут.
Мне нравится эта работа. Куда приятнее должности знаменосца, хотя и она пока сохраняется за мной. Знаменосцу всегда первым приходится лезть во всякую ерунду, да к тому ж одна рука всегда занята тяжеленным древком со знаменем.
Я, примерно так же, как Костоправ, стараюсь не упускать подробностей. А его естественной сардоничности – просто завидую. Он говорит, что все у него вышло так хорошо только потому, что было время. В те дни, мол, Черный Отряд был всего-навсего шайкой оборванцев и ничего особенного с ними не происходило. Теперь же мы – постоянно в глубоком дерьме. Мне это не по нраву. И капитану – также.
Представить себе не могу человека, коему власть, нежданно свалившаяся в руки, доставила бы меньше удовольствия. Он и не слагает ее по сию пору лишь оттого, что не верит, будто кто-то еще способен командовать Отрядом надлежащим, по его мнению, образом.
Я смог провести несколько часов, не проваливаясь в темный колодезь прошлого. Чувствовал себя неплохо. Сари также пребывала в прекрасном настроении.
Кто-то появился у дверей.
Вскоре Сари ввела к нам капитана. Дядюшка Дой с Тай Дэем продолжали трещать мечами. Некоторое время Костоправ взирал на них.
– Оригинально.
Судя по тону, они не произвели на него впечатления.
– Это не для войны, – объяснил я. – Это фехтование для одиночек. У них множество таких героев –
