одиноких волков.
Подобное тоже не впечатляло нашего Старика. Его вера в необходимость братьев, прикрывающих спину, почти что религиозна.
Фехтовальное искусство нюень бао – сплошь череда кратких, но интенсивных периодов нападения- обороны, перемежающихся замиранием в самых причудливых позах, причем бойцы, почти не шевелясь, стараются предугадать дальнейший ход противника.
Дядюшка Дой в этом
– Ну да, грациозно, не спорю. Почти как танец.
Войдя зятем в клан Сари, я был посвящен в боевые искусства нюень бао. Даже если бы не пожелал – дядюшка Дой настаивал. Мне они не очень-то интересны, но – на что не пойдешь ради поддержания мира в семействе. И как упражнения неплохо.
– Каждая поза и движение, капитан, имеют названия.
Вот это я полагал слабым местом. Любой боец, замкнувшийся на своих методах, неизбежно становится легкой добычей того, кто не чурается новшеств.
С другой стороны, я видел, как в Деджагоре дядюшка Дой управлялся с настоящими врагами.
Я перешел на нюень бао:
– Дядюшка Дой, позволишь ли ты моему капитану познакомиться с Бледным Жезлом?
Они уже достаточно долго присматривались друг к другу.
А Бледный Жезл – это меч дядюшки Доя. Он называет его своею душой и обращается с ним лучше, чем с самой любимой женой.
Дядюшка оторвался от Тай Дэя, слегка поклонился и вышел. Через пару минут он вернулся с чудовищным мечом в три фута длиной. Бережно вытащив меч из ножен, дядюшка подал его Костоправу так, чтобы сталь не касалась потной либо жирной кожи.
Он желал убедить нас, что по-таглиосски не ведает ни слова. Тщетно. Я слышал, как он разговаривал, – и весьма бегло.
Костоправ знал кое-что об обычаях нюень бао. Он принял Бледный Жезл с подобающей осторожностью и почтительностью, словно бы ему была оказана большая честь.
Дядюшка Дой это проглотил и не поперхнулся.
Костоправ неловко примерился к двуручному эфесу. По-моему, нарочно. Дядя Дой тут же ринулся показывать верный хват, так же, как и со мной на каждой тренировке. Он – старикан подвижный; десятью годами старше Костоправа, а в движениях – легче меня. И отличается завидным терпением.
– Прекрасный баланс, – сказал капитан по-таглиосски, хотя я, узнав, что он овладел и толикой нюень бао, ничуть не удивлялся – языки ему всегда давались легко. – А вот сталь – не очень.
Лезвие меча было узким и тонким.
– Он говорит, этому мечу – четыреста лет, – пояснил я, – и он разрубает пластинчатый доспех. Ручаюсь, человека этот меч развалит за милую душу. Не раз видел его в деле.
– В продолжение осады, – предположил Костоправ, рассматривая клинок возле рукояти. – Да.
– Клеймо Динь Лук Дока…
Тут глаза дядюшки сузились, лицо, обыкновенно бесстрастное, отразило крайнее удивление, и он немедля востребовал свой возлюбленный меч назад. То, что Костоправу могут быть известны кузнецы- оружейники нюень бао, заметно встревожило его. Возможно, он менее туп, чем всякий обычный чужак…
Дядюшка Дой вырвал из головы прядку и без того редких волос и опустил их поперек клинка. Результат нетрудно было предугадать заранее.
– Вот так остригут человека, а он и не заметит, – комментировал Костоправ.
– Вполне, – ответил я. – Ты постричься не желаешь?
Сари принесла чай. Старик, хоть и не любил чая, принял чашку. Он забавлялся, наблюдая, как я смотрю на нее. Дело в том, что, если Сари в комнате, я не могу уделять внимания чему бы то ни было еще. Сколько ни смотрю на нее, она раз от разу становится прекраснее. Просто не верится в собственное счастье. Все боюсь до дрожи, что сон этот сейчас кончится.
– Ты, Мурген, получил замечательную награду, – говаривал Костоправ прежде.
Сари он одобрил. Чего не скажешь о ее родне.
– И как тебя угораздило жениться на всем этом кагале?
Для этого высказывания он перешел на форсбергский, которого никто из присутствовавших не понимал.
– Тебе бы там оказаться…
Лучше о Деджагоре просто не скажешь. Тамошний кошмар наяву накрепко сплавил Старую Команду с нюень бао.
Тут появилась матушка Гота. Четыре фута десять дюймов желчи. Она так и вызверилась на капитана:
– Ага! Величайший из великанов, сам собой!
Ее таглиосский отвратителен, однако она отказывается в это верить. А те, кто ее не понимает, они это – нарочно, чтоб над нею посмеяться…
Едва переставляя кривые ноги, она обошла капитана кругом. Она хоть и не жирна, но в ширину – такая же, как и в высоту. Вкупе с ковыляющей походочкой это делает ее точь-в-точь похожей на миниатюрного тролля. Члены семьи за глаза так ее и зовут: бабушка Тролль. И характер у нее подобающий. Даже камень из терпения выведет.
Тай Дэй с Сари были детьми весьма поздними. Остается молить богов, чтобы моя жена впоследствии не сделалась похожей на мать – ни физически, ни характером. Вот на бабушку – совсем другое дело.
Похолодало что-то…
– Чего так жутко трудить мой Сари муж, ты, господин Столь Великовато Могутный Освободильник?
Отхаркнувшись, она сплюнула на сторону, и смысл сего жеста у нюень бао – тот же самый, что и у всех прочих людей. Она тараторила все быстрее и быстрее, и чем быстрее трещала, тем скорее ковыляла.
– Ты думать, он раб быть, да? Воин – нет? Время бабушка меня сделать он всегда – нет, тебе все время делать – да?
Она снова отхаркнулась и сплюнула.
Бабушкой-то она стала уже давно, только внуки все были не мои, да и не осталось их никого в живых. Но я не стал ей напоминать. Ни к чему лишний раз привлекать ее внимание.
Часом раньше она уже прошлась по мне вдоль и поперек, так как я «мудрый – нет, пустоголовец бездельный – да», потому что все время только пишу да читаю. Вряд ли взрослому человеку на это тратить время – да.
Матушка Гота вечно всем недовольна.
Костоправ говорил: это от того, что ее вечно мучают боли.
Он сделал вид, что не понимает ее ломаного таглиосского.
– Да, погодка и вправду замечательна. Для нынешнего времени года… Специалисты по сельскому хозяйству заверили меня, что в этом году мы соберем два урожая. Как ты полагаешь, ты справишься с уборкой двойного урожая риса?
Снова отхаркиванье, плевок, а затем – долгий, свирепый период на нюень бао, искусно приправленный образными эпитетами, причем не все они взяты из ее родного языка. Пуще всего на свете матушка Гота терпеть не может быть выставленной на посмешище или же игнорируемой.
Тут кто-то забарабанил в дверь.
Сари где-то чем-то занималась, дабы быть подальше от матушки, так что открывать пришлось мне. Запах Одноглазого явственно чувствовался издалека.
– Как делишки, Щенок? – спросил наш ведун, суя мне в руки вонючую, грязную, разлохмаченную кипу бумаг. – Старик у тебя?
– Какой же ты волшебник, если сам не можешь сказать?
– «Какой-какой»… Ленивый!
Я отступил в сторону и взвесил на ладони бумажную кипу.
– Что за мусор?
