положение вещей оказалось прямой противоположностью старым домыслам. Августовская ночь оказалась прохладной, точнее просто холодной, легкий, почти незаметный ветерок пробирал, однако, до костей, а комары (совершенно такие же мерзкие, как и семь столетий спустя) спать не давали напрочь. Промучившись до времени, когда небо на востоке начало светлеть, и в лесу стало возможно ходить без риска выколоть себе глаз веткой или свалиться в яму, Гунтер поднялся, дрожа от холода, набрал влажного от росы хвороста, утоптал место для костра и, воспользовавшись своей зажигалкой, разжег сильно дымящий, но согревший его костер. Привычный к ночевкам под открытым небом сэр Мишель спал беспробудным сном, забившись под корни вывороченного бурей большого дерева. Гунтер согревался то от костра, то ломая новые порции топлива. Наконец, натаскав к костру достаточное количество веток, способных поддерживать огонь не менее получаса, германец уселся поразмыслить. Благо было о чем.
«Значит так, разложим все по полочкам. Денек был насыщенный, памятный. Сутки с вылета с аэродрома под Бланжи-сюр-Брель прошли – сейчас уже половина пятого утра на часах. Бог-то с ним, с перемещением в прошлое – привык, притерпелся и почти приспособился. И, что характерно, не воспринимаю теперь случившееся как свою болезнь или заблуждение: вокруг в действительности эпоха крестовых походов и до ближайшего телефона на самом деле добираться лет семьсот. Не проживу столько. Сомнений, однако, хоть пруд пруди: всю жизнь пребывал в уверенности, что силы потусторонние, если даже существуют, то находятся очень далеко да в дела людские предпочитают не влезать. А тут – на тебе! – является лично Князь Тьмы,
причем, является тотчас, едва ты успел появиться в этом мире. Мире? Времени?
Как же так? Без сомнения, данный исторический период нашей Земли вполне соответствует
моим представлениям о раннем средневековье. Рыцари в наличии, баронства, трактиры всякие, мечи, кольчуги, вешают кого-то едва не на вратах храма… Забавно… Однако в голове совершенно не укладывается откровенная чертовщина, творящаяся вокруг. Здесь. Несомненно, кто-то из философов указывал, будто нелицемерная и искренняя вера способна не только вершить чудеса, но и воплощать в реальность объект веры… Может, оттого и припожаловал ко мне вежливо-язвительный пожилой господин, назвавшийся Лордом? А в наше время, насквозь пронизанное духом материализма, в эпоху потери веры и в Бога и в черта, бедный Лорд попросту потерял возможность обретать видимую форму и говорить со смертными? Или вообще перестал существовать? Погодите, погодите, вроде было сказано, будто для его сущности все времена нашего мира лишь мгновение, но мгновение реальные, бесконечно повторяющиеся… Вот и думай теперь.
Итак, если Лорд не врал, я очутился в прошлом по прямой воле Господа Бога. Но зачем? Творец желал спасти кого-то от предрешенной гибели там, в Британии двадцатого века и вышвырнул самолет куда ни пришлось? По-моему, проще было угробить меня прямо там, направив пули англичанина не в Курта, а мне в голову. И вообще, если Высшей Силе приходится утраивать настолько сложные… перестановки, изменения, вместо того, чтобы одним движением воли
испепелить носителя угрозы для некоего человека, нужного ему там, то встает закономерный вопрос: кто же на самом деле властвует над миром? А не значит ли это, что великое творение вышло из-под контроля Творца? Ожившая Галатея… Если судить по последним событиям срокового года, то начинает складываться впечатление, что Мир, вырвавшись на свободу, потеряв управление, катится в бездну хаоса…
Все начало ломаться с Великой французской революцией. Именно тогда впервые появилось красное знамя – цвет свободы. Свободы не только от авторитарной власти, человеческой, но и от неземной – и Господней, и сатанинской. Вся страна была охвачена бесцельной борьбой, освобождением от несуществующих оков. Летели головы невинных, все преступление которых состояло в «голубой крови», опьяненная и ослепленная безнаказанностью толпа вершила суд. И не последовало возмездия… Потом весь мир внезапно охватил красный огонь. Гражданские войны в Америке, Германии, России… Брат убивает брата, отец – сына, любимая – возлюбленного, и поводом служат не дела и поступки, как было во все времена, а пустые слова, эфемерные идеи, нелепые суждения…
А теперь
красные знамена полощутся над половиной мира, причем лучшей, и вся разница меж ними лишь в партийных символах, вышитых на ткани.
На престолы восходят не помазанники Божьи, великодушием и мудростью приближающиеся ко Всевышнему, а жалкие отпрыски рода человеческого, малодушные неудачники, мучающиеся комплексом неполноценности, параноики, единственная цель которых – реванш за страдания молодости и избавление от страха преследования, путем уничтожения «врагов», без суда и следствия, просто слепо повинуясь малейшему подозрению. Кроме того, они умеют красиво говорить и объяснять свои капризы высокими побуждениями, а преступления – стараниями на благо народа. И самое страшное – люди верят… Овечье стадо взбунтовалось и перестало слушаться Пастыря, а поскольку неискоренимая привычка подчинятся и следовать за «перстом указующим» взяла верх над умом, овцы, испугавшись свободы, за которую так отчаянно боролись, побежали за первым встретившимся на пути волком. И шли за ним, восторженно блея, радостно погибая в волчьих клыках, покорно принимая волчьи законы…
Ты возжелал изменить свое тогдашнее
помянутых «волков», да прирезать… Или как? Зачем я здесь, именно в этом году, в этом дне, именно в Нормандии, а не в Британии, Италии или Египте? Если уж сам сатана не сумел ответить, то кто окажется способен?..»
Костер догорал, и Гунтер впихнул в огонь последние ветки. Уже рассвело, серебристое небо на востоке приобрело на востоке золотисто-розовый оттенок – скоро из-за холмов появится солнце, рассеивая теплыми лучами утреннюю прохладу. Гунтер посмотрел на мирно посапывающего рыцаря. Надо бы разбудить его, а то скучно и мысли невеселые одолевают. Подойдя к вывороченному дереву, германец взялся за толстый, торчащий вверх корень и с силой рванул к земле.
Сэр Мишель, разбуженный громким треском ломающейся древесины, недовольно заворчал, просыпаясь, некоторое время поворочался, видимо пытаясь снова задремать, а затем сел потянувшись и осоловело уставился на Гунтера.
– Зачем огонь, когда еды нет?
– Холодно… – ответил германец, переламывая ногой особо прочную ветку. Пока Гунтер бродил по окрестностям, у него зрела одна мысль, претворить которую в реальность было возможно лишь имея источник тепла. Шагах в двадцати от импровизированной стоянки Гунтер обнаружил небольшой, заполненный прозрачной водой, овражек с чистым дном, устланным прошлогодними листьями. Сэра Мишеля было просто необходимо искупать. А без костра рыцарь непременно замерз бы, а потом и вовсе заболел.
«Заболел? Вот уж не думаю, – усмехнулся про себя Гунтер. – Это ты, не спав почти двое суток, едва держишься на ногах, а наш сэр, наплевав на все события, начиная от явления Люфтваффе, и заканчивая аутодафе, которое по нашей милости устроил сараю милейший Лорд, дрых как ребенок. И, кажется, совершенно не замерз. Все правда, другие они…»
– Эй, сэр! – начал было германец, но сэр Мишель недовольно перебил:
– Не зови меня так – «эй»! Сэр рыцарь – можно, сэр Мишель – тоже, просто «Мишель», наконец. А у тебя непочтительно получается.
Гунтер поморщился, но тут же сказал себе, что в этой «пьесе» и в самом деле следует подавать реплики согласно сценарию. Ведь не назовешь же командира дивизии ВВС «ваша милость»?
– Ладно, потом обсудим… наименования (аналога слову «субординация» в норманно-французском германец не нашел). Тебе не кажется, что ты… испачкался?
– Кажется, – согласился сэр Мишель. – А что делать, если собственный оруженосец купает тебя в
