Но удивляться было некогда. Пришлось принять бой. Хотя с мечом против топора драться было непросто. Да еще Друль мог только уворачиваться от ударов или отклонять их, сам же он их наносить не мог, как не пытался себя заставить. Руки не слушались его. Но защищался он здорово, и Бурдюк очень скоро это почувствовал. Ухмылка сбежала с его лица, и в его единственном глазе появился испуг. Сам он был плохим воякой. Наконец ему надоело махать топором, он вдруг вскрикнул и убежал в лес.
Не успел Друль опомниться, как из леса к нему уже шел Курукуль. Глазки его горели злобой и ненавистью. В руке у него был меч.
– Отдай золото! – закричал он и тоже бросился на Друля.
Завязался новый бой.
Странно, подумал Друль, почему это они нападают на меня поодиночке, а не все разом? Как это не похоже на троллей!
Курукуль оказался еще более худшим бойцом, чем Бурдюк. Меч держал неправильно, махал им словно дубиной. Друль имел возможность десять раз убить его. И конечно не сделал этого.
В конце концов Курукуль убежал также, как и Бурдюк.
– И кто будет следующий? – спросил Друль, смахивая с лица пот.
– Я. Отдай золото, мерзкий предатель!
Это был Вруль.
У Друля глаза полезли на лоб от удивления. Толстяк, пьяница, лентяй и обжора Вруль шел на него с огромной дубиной, которой легко и ловко крутил над головой, на которой по самые брови сидел рогатый гоблинский шлем.
Вот с ним-то Друлю пришлось не сладко. Даже больше. Вруль сразу оттеснил его к самому краю пропасти. Он уверено и мастерски навязал Друлю свою тактику, и его дубина не давала Сладкоежке никакой возможности пробиться за спину противника.
Пропасть была уже за спиной. Первые комья земли уже полетели из-под его ног вниз. Друль понял, что настает его последний час. Сейчас Вруль прикончит его. Тогда он решился на последнюю попытку. Это было рискованно, но делать было нечего.
Он выждал, когда Вруль очередной раз взмахнул дубиной и бросился ему под ноги. Вруль не удержался и полетел в пропасть. Друль даже глаза закрыл, чтобы не видеть, как он летит в бездну, а когда все-таки тут же открыл их, то увидел, что Вруль целый и невредимый висит над оврагом.
– Ты же не умеешь этого делать! – воскликнул Друль, и в голове у него мелькнула догадка.
– Еще как умею, – сказал Вруль и прошел прямо по воздуху на откос и снова встал напротив Друля.
Он взмахнул дубиной. Друль не стал уворачиваться от удара.
– Бей, – спокойно сказал он и вложил в ножны меч.
– И ударю, – сказал Вруль и нанес сокрушительный удар.
Друль все же закрыл глаза. Он еще не был уверен до конца в своем предположении.
Дубина пролетела сквозь него, а Сладкоежка ничего не почувствовал.
– Ты вовсе не Вруль, – сказал он. – Ты Дух Колдовского леса. Только он так умеет: ходить по воздуху и принимать любой облик. Ведь все эти гоблины, тролли, чудовищные собаки, все это был ты. То-то я вас ни разу не видел всех вместе, только по одиночке. Ведь так?
Вруль смутился и превратился в грустного старика.
– Смотри-ка, нашел, – несколько даже довольным голосом сказал он. – Право слово нашел. Догадался! Но и загонял ты меня, я скажу. Ну, и как тебе мой спектакль? Не правда ли неплохую пьесу мы с тобой разыграли?
От спектакля Друль был явно не в восторге.
– Как тебе не стыдно? Ведь ты же чуть не убил меня! Разве так можно? У меня чуть сердце не разорвалось! И куда ты дел моих друзей?
Дух покряхтел.
– С ними все в порядке. Я их спрятал за этим оврагом в пещере. Мне нужно было иметь дело только с тобой. Втроем бы вы меня мигом разоблачили.
– Ты обманщик и жулик. Разве так прячутся?
– Конечно! Ни за что бы тебе не догадаться. Это я сам виноват. Немного переиграл. Но это у меня натура такая. Широкая.
– Ты меня чуть с ума не свел!
– Перестарался малость, – Дух смутился. – Но ты тоже хорош! У меня от твоего табака до сих пор голова раскалывается.
– Что ты несешь? Ты же дух. Как у тебя может голова раскалываться от табака?
– Это сейчас я дух. А тогда я был собакой. Кстати это была вершина моего мастерства – принять одновременно два облика: гоблина и его собаки.
– Ну и что?
– Как что! Я же артист! Великий артист! Я был в образе, как ты не понимаешь? Всегда, когда в кого- нибудь превращаюсь, вхожу в его образ. Я ведь не какой-нибудь там рядовой посредственный имитатор. Тогда я был собакой. А ты несчастного пса табаком. Я же ведь мог тогда насовсем нюх потерять. Как бы я жил?
