подобные блесткам на старом, не к месту надетом бальном платье.
'Если у сего мира вообще есть политическая мораль, — написал однажды Стенсил в дневнике, — то она заключается в том, что мы, совершая дела века, пользуемся вопиюще неверным двойственным видением. Правые-левые, теплица-улица. Правые могут жить и работать изолированно, в теплице прошлого, а левые тем времнем вершат свои дела на улицах, манипулируя бесчинствующей толпой. И способны жить не иначе как мечтами о будущем.
А как же реальное настоящее — люди вне политики, некогда уважаемая золотая середина? Устарело; во всяком случае, они выпали из поля зрения. Западный край этой антитезы в недалеком будущем заполнится весьма, мягко выражаясь, враждебно настроенной чернью.'
Страда Стретта, Тесная улица. Этот проход, казалось, специально задумывался, чтобы его заполонили толпы народа. Почти так оно и вышло: вечером сюда стекались матросы с «Эгмонта» и кораблей поменьше, моряки с греческих, итальянских, северо-африканских торговых судов, а также статисты — чистильщики обуви, сутенеры, торговцы сувенирами, сластями и порнографическими открытками. Топологические деформации этой улицы создавали у прохожего впечатление, будто он проходит сквозь вереницу мюзик-холловских сцен, отделенных одна от другой новым поворотом или спуском, каждая со своими декорациями и труппой, но с неизменным низменным шоу. Старый 'мастер канкана' Стенсил чуствовал себя здесь как дома.
Но он с некоторым беспокойством стал замечать, что Майстраль все чаще пропадает в бурлящих впереди сине-белых волнах, и ускорил шаг, пробираясь сквозь плотнеющую толпу.
Стенсил почувствовал, что слева кто-то маячит, то и дело попадая в его поля зрения. Высокий, в черном, слегка конусообразный. Он рискнул на мгновение повернуть голову. Человек, похожий на греческого попа или приходского священника, некоторое время шел с ним вровень. Что делает здесь слуга Божий? Возможно, выискивает души, дабы наставить их на путь истины; но их взгляды встретились, и Стенсил не заметил в его глазах милосердия.
— Chaire, — пробормотал священник.
— Chaire, Pаpa — сказал Стенсил уголком рта, и попытался обойти священника. Но тот задержал его рукой с перстнем.
— Минутку Сидней, — произнес голос. — Иди сюда, выйдем из толпы.
Голос был чертовски знаком. — Майстраль идет в 'Джон Буль', — сказал поп. — Он никуда не денется. — Они прошли по аллее во дворик. В центре небольшой бассейн, обрамленный темной бахромой нечистот.
— Надо переодеться, presto, — божий человек снял скуфью и черную бороду.
— Ты, Демивольт, стал терять класс на старости лет. Что это за доморощенная комедия? Что творится с Уайтхоллом?
— У них все в порядке, — пропел Демивольт, неуклюже прыгая по дворику. — Знаешь, никак не ожидал тебя здесь встретить.
— Где Моффит? — спросил Стенсил. — Если уж они решили вновь собрать флорентийскую команду:
— Моффита схватили в Белграде. Думал, ты знашь. — Демивольт снял сутану и завернул в нее свои вещи. Под ней оказался английский твидовый костюм. Быстро причесавшись и подкрутив усы, он стал тем Демивольтом, которого Стенсил видел в 1899 году. Разве что прибавилось седых волос и морщин.
— Бог знает, кого еще послали в Валетту, — весело сказал Демивольт, когда они вышли на улицу. — Подозреваю, что это очередной заскок — с министерством такое случается. Как морской курорт или воды. Модное Местечко каждый год меняет название.
— Не смотри на меня так. О случившемся я могу лишь догадываться. Местные, как мы говорим, озабочены. Этот парень Фэринг — католический священник, наверно иезуит, — считает, что скоро здесь будет кровавая баня.
— Да, я встречался с Фэрингом. Возможно, ему платят из того же кармана, что и нам, но виду он не подает.
— Не думаю, не думаю, — рассеянно отозвался Стенсил, которому хотелось поболтать о старых временах.
— Майстраль всегда садится перед входом, так что пойдем через дорогу. Они сели в кафе «Финикия», Стенсил — спиной к улице. За барселонским пивом они вкратце поведали друг другу о событиях двух десятилетий — между делом Вейссу и Мальтой; на фоне размеренного уличного шума их голоса звучали монотонно.
— Странно пересекаются дорожки.
Стенсил кивнул.
— Может, мы должны следить друг за другом? Или наша встреча запланирована?
— Запланирована? — слишком скороговоркой. — Уайтхоллом, конечно.
— Разумеется.
Старея, мы все чаще поглядываем в сторону прошлого. Поэтому Стенсил сейчас как бы временно выпал из поля зрения улицы и докера на другой ее стороне. Возникновение на сцене Демивольта воскресило в его памяти неудачный флорентийский год, все неприятные подробности бросались в глаза, трепетали в темной комнате его шпионской памяти. Он упрямо надеялся, что появление Демивольта — простая случайность, а не сигнал к реактивации тех же хаотичных и Ситуационных сил, которые двадцать лет назад поработали во Флоренции.
Ведь бойня, о которой говорил Фэринг, и сопутствующая политика имели все признаки Ситуации-в- Процессе-Становления. Стенсил остался верен своим идеям о Ситуации. Даже написал статью 'Ситуация как n-мерный хаос' и под псевдонимом послал ее в «Панч». Статью отвергли.
'Как можно рассчитывать на понимание Ситуации, не рассмотрев целиком историю участвующих в ней индивидуумов, — писал Стенсил, — не анатомировав их души? Возможно, в будущем чиновников перестанут допускать к работе без диплома нейрохирурга'.
Его посещали сны, в которых он сжимался до микроскопических размеров и через лобовые поры попадал в тупик потовой железы. Продравшись через джунгли капилляров, он, в конце концов, достигал кости, затем — сквозь череп, через твердую мозговую оболочку, арахноид и мягкую мозговую оболочку — проникал к подводной расселине в море спинномозговой жидкости. Там он плыл перед последней атакой на серые полусферы, атакой на душу.
Перехваты Ранвье, оболочка Швана, вена Галена, — крохотный Стенсил всю ночь блуждал среди безмолвия и молний нервных импульсов, пересекавших синапс; колышущиеся дендриты, нервы-автобаны, уходящие Бог знает куда через ведущие в неизвестность пучки нервных окончаний. Будучи здесь чужим, он не догадывался спросить, в чьем мозгу находится. Возможно, в собственном. То были лихорадочные сны, в таких снах человек, решая неимоверную задачу, неизменно заходит в тупик, разочаровывается на каждом шагу, хватаясь за случайные соломинки, — пока не кончится лихорадка.
Но допустим возможность хаоса, в котором примут участие все недовольные группировки. В стороне останутся лишь губернатор и его администрация. Вне всяких сомнений, каждый будет думать только о безотлагательном исполнении собственных желаний. Однако бесчинствующая толпа есть лишь разновидность общности — как туризм. Особым волшебством объединяет она в акте противостояния множество одиноких душ, сколь бы разношерстными они ни были. И, подобно эпидемии или землетрясению, политика улицы свергает даже самые стабильные на вид правительства, она наступает, как смерть, вовлекая в себя все слои общества.
Бедные постараются отомстить мельникам, якобы наживавшимся в войну на хлебе.
Чиновники выйдут на улицы, рассчитывая на более справедливую кадровую политику — заблаговременное уведомление о конкурсах на вакансии, повышение зарплат, прекращение расовой дискриминации.
Торговцы захотят отмены постановления о пошлинах на наследование и дарение. Предполагалось, что этот налог будет ежегодно приносить 5000 фунтов, реальные же оценки указывали на сумму в 30000.
Большевики из докеров не успокоятся, пока не будет отменена вся частная собственность — и
