активности, и все ее воплощения становятся преломлением мужской воли и воображения. Но подобные редукции на деле обедняют мир. Так же как и внешнее честолюбие, которое пробуждается в женщине в попытках продемонстрировать равенство своего профессионального потенциала мужскому, — это, согласно Саломе, совершенно смертельное качество, которое женщина может в себе взрастить. Естественное величие женщины в том, что ее творчество не нуждается в таком доказательстве, как социальный успех.
Книга Саломе имела бесспорный успех и породила заметный резонанс. Тот факт, что с момента ее появления она была пятикратно переиздана, свидетельствует о том, что секрет успеха был не только в остроте и рискованности темы, но и в опережающей время глубине интуиций, которые разбередили душу и последующих поколений. На многих страницах Лу с экстатическим восторгом говорит о таинствах физической любви — знающий ее биографию читатель отметит, что мировоззрение Лу претерпело революцию. Тем более ему будет интересно, какое место занимал утверждаемый в тексте 'эротизм' в жизни нашей героини.
Именно в эти годы Лу переживала эпоху своего наивысшего женского расцвета. Спустя полвека после расставания с Лу пожилой благородного вида джентльмен, имени которого мы не знаем, рассказывал ее биографу: 'В ее объятиях было что-то странное, первородное, анархическое. Когда она смотрела на вас своими лучащимися голубыми глазами, она будто говорила: 'Принять твое семя будет для меня верхом блаженства'. У нее был огромный эротический аппетит. В любви она была безжалостна. Для нее не имело значения, имел ли мужчина другие связи… Она была совершенно аморальна и одновременно очень благочестива — вампир и дитя'.
Нарциссы по средам
Там странны узников мечтанья
И грешников святые сны,
Там гор безумны очертанья
В оправе девушки-луны...
Плетется путник там дорогой.
В пыли он вечер, месяц, год.
И золотою недотрогой
Ложится солнце в ночи рот...
Н. Хамитов
Пожалуй, можно было бы назвать Лу максималисткой в любви, выдвигающей к близости мужчины и женщины предельные требования на всех уровнях. С какими бы мужчинами ни сталкивала ее судьба, Лу, строя отношения, всегда придерживалась характерного для нее 'почерка': смыслом возникающей близости было взаимное возвращение к основам андрогинизма, духовной бисексуальности.
И здесь опять возникает живая нить переклички с идеями Вл. Соловьева, который считал абсолютной нормой человеческого бытия восстановление предсказанной еще Платоном андрогинной целостности, в которой сливаются противоположности мужского и женского, физического и духовного, индивидуального и бесконечного. 'Простое отношение к любви завершается тем окончательным и крайним упрощением, которое называется смертью', — утверждал Соловьев, и Лу, несомненно, могла бы подписаться под этими словами. Никакого упрощения, никакой инертности, планка ожиданий от себя и от партнера должна быть предельно высока — лишь тогда прыжок превращается в полет. Лу всегда развивала предельное духовное напряжение на пути к другой душе. Об этой ее способности вспоминал Пол Бьер, тот ее возлюбленный, которому суждено было ввести ее в мир психоанализа: 'Сразу было видно, что Лу — необычная женщина. В ней чувствовалась искра гения. У нее был дар полностью погружаться в мужчину, которого она любила. Эта чрезвычайная сосредоточенность разжигала в ее партнере некий духовный огонь. В моей долгой жизни я никогда не видел никого, кто понимал бы меня так быстро, так хорошо и полно, как Лу. Все это дополнялось поразительной искренностью ее экспрессии'. Лу даже выучила шведский, родной язык Бьера, чтобы глубже понимать его идеи.
Они встретились в 1911 году в Швеции у ее подруги, педагога-реформатора Эллен Кей. Бьер как раз работал над докладом по психоанализу, готовясь к конгрессу. Они разговорились — и в калейдоскопе духовных поисков Лу вдруг сложился новый узор: она с внезапной остротой ощутила, какой горизонт могла бы предложить ей эта новая психология.
В сентябре 1911 года она сопровождает Бьера из Стокгольма на конгресс психоаналитиков в Веймаре, организованный К.Г. Юнгом. Ее появление не проходит незамеченным: свежая и энергичная, Лу выглядела как двадцатилетняя девушка. Серебристо-льняные волосы, светло-голубые глаза, прекрасная кожа замечательно гармонировали с ее высокой фигурой, которую оттеняли любимые мягкие меха, шали и серо- голубые платья. Все подчеркивали ее радостность, приветливость, чувство юмора. Поговаривали, что своим иммунитетом к возрасту Лу обязана восточным медицинским практикам, почерпнутым от мужа. На самом деле, скорее, эликсиром юности Лу были гормоны странного сверхвоодушевления, охватывавшего ее при всякой новой возможности обретения себя.
Лу прибыла на конгресс хорошо подготовленной благодаря интенсивным штудиям с Полом Бьером. От него она впервые услышала о сублимации и была совершенно восхищена меткостью этого фрейдовского термина.
Фрейд от души смеялся над той решительностью, с которой Лу заявила о своем желании быть его ученицей, чтобы как можно скорее постичь тайны психоанализа, — ведь он работал над этим почти четверть века. Однако, с удивлением обнаружив, что она знает и понимает его науку, стал вспоминать все, что слышал о ней и Ницше…
Имя Ницше, между тем, звучало на этом конгрессе. Кое-кто из докладчиков видел в нем предшественника некоторых идей психоанализа. Двое участников даже нанесли в Веймаре визит сестре