– Десять минут.
– Этого мало.
– Более чем достаточно, чтобы получить представление о ней.
– Какая она?
Директриса улыбнулась. Я ощутил мучительный прилив крови к низу живота. Мое мужское естество восстало. Но вместе с вожделением возникла картина: выжженная равнина, три священника и эта соблазнительная женщина… «Искушение в пустыне» – пьеса в трех актах, поставленная для меня одного.
– Я могу дать вам только один совет, – произнесла директриса.
Как часто у итальянок, у нее был хрипловатый голос.
– Какой же?
– Не слушайте, что она говорит. Ее нельзя слушать.
Совет был нелепым: я сюда и приехал именно затем, чтобы допросить Агостину. Директриса добавила:
– Она лжет. Это лживый демон.
61
Охранница заперла за мной дверь. Я остался один, прохаживаясь по комнате, чтобы убить время. Под ногами я чувствовал что-то мягкое: пол был покрыт песком. Я заметил следы песка, забившегося в окна и во все углы. Пыль проникала сюда через другую закрытую дверь, которая, должно быть, выходила прямо в пустыню.
Звук отпираемого замка. Шаги. Кулаки у меня непроизвольно сжались. Нельзя было терять хладнокровия. Я сосчитал до пяти, прежде чем обернуться.
Охранница уже закрывала замок. Агостина садилась на стул, прямая и строгая, одетая в небесно- голубую блузку. Сам не знаю, чего я ожидал, но уж точно не этого мощного сияния.
От Агостины действительно исходило сияние, словно от святой.
Я подошел ближе и ощутил приятное тепло, как будто Агостины однажды коснулся источник несказанной силы, оставив на ней неизгладимую печать. Быть может, это след того чуда, которое ее исцелило? Я подавил это ощущение. Сюда я пришел, чтобы допросить убийцу Сальваторе Джедды, а не божью избранницу.
Я отодвинул стул и присел. Мне вспомнились высказывания скептиков в те времена, когда Богоматерь являлась Бернадетте Субиру. Судебные исполнители, полицейские, которые отказывались верить в откровения, склоняли голову, увидев эту молодую женщину. «Ее лицо само по себе – свидетельство встречи с Богоматерью, в нем отразился Ее лик…»
Мы сидели друг против друга. Агостина Джедда улыбалась. Она выглядела еще моложе, чем на фотографиях, – не старше двадцати пяти лет. Невысокая, тоненькая, даже хрупкая. Однако черты лица были четкими: черные глаза, сверкающие из-под высоких бровей, задорный вздернутый носик, красный, хорошо очерченный рот, словно глазированная ягода в чаше. Коротко стриженные черные волосы, обрамлявшие эту изящную картину, только усиливали ее бледность.
Я открыл рот, но Агостина опередила меня:
– Как вас зовут?
Голосок был тоненьким, слабым, но неприятным. Я ответил по-итальянски:
– Я Матье Дюрей. Полицейский из Парижского уголовного отдела.
– Хоть что-то новенькое, – произнесла она, словно это ее забавляло. – А то ко мне ходят одни священники.
Я положил перед ней фотографию Люка. Прежде всего я хотел убедиться.
– Я здесь не первый французский полицейский. Этот ведь тоже к вам приходил? Да или нет?
– Он совсем другое дело. Я его не интересовала.
– А кто же его интересовал?
По ее губам скользнула улыбка:
– Вы сами знаете.
Перед глазами у меня снова замелькали видения: Пазузу с пастью летучей мыши, ангел с головой фавна и большими сломанными крыльями, человек в рединготе и шапокляке с налитыми кровью глазами, воющие псы, пчелы, жужжащие, как под фонограмму. Я откашлялся и продолжал:
– Могу я задать вам несколько вопросов?
– Смотря о чем.
– О преступлении, совершенном в апреле 2000 года.
– Я уже все рассказала полицейским и адвокатам.
