– Мне нравится твое тело, Матье. Я хочу сказать: его жизнь, его движения. То, как ты выражаешь свои чувства с помощью жестов. Как ты резко поднимаешь одно плечо, когда в чем-нибудь не уверен. Как ты подпираешь подбородок двумя пальцами, как бы в поддержку своих слов. Как ты садишься, обрушиваясь, готовый тут же заснуть и вместе с тем напряженный до предела. Мне нравится, как ты прикуриваешь сигареты от своей большой зажигалки: сигарета в твоих тонких пальцах… Кажется, все воспламеняется: пальцы, рука, лицо…
Она продолжала, потирая мне виски:
– Мне нравятся все эти мелкие неловкости, осечки, волнения. Можно было бы сказать, что ты все не можешь найти место в этом мире. Ты каждый раз вламываешься в него в последний момент, слишком стремительно, слишком грубо. Никогда не уверенный до конца в том, что делаешь… Не обижайся, Матье, но в тебе есть что-то женское… Именно поэтому я сегодня вечером получила такое удовольствие. Ты угадывал инстинктом мои маленькие секреты, мои чувствительные точки… Для тебя это была знакомая почва, которая мало-помалу размягчалась под твоими пальцами…
Она рассмеялась и, взяв мою руку, стала ее гладить:
– Почему такой недовольный вид? Это ведь комплименты!
Она заговорила доверительным тоном:
– Я чувствую также дистанцию, уважение, почти страх передо мной, и это неудержимо меня волнует. Ты мужчина, Матье, в этом нет никакого сомнения. Но в тебе есть какая-то многомерность, которая меня повергает в трепет. В тебе соединено столько противоположностей! Теплый, холодный, стойкий, неуравновешенный, волевой, застенчивый, мужественный, женственный…
Холод возвращался. Мне трудно было убедить себя в том, что незнакомец, которого она описывала, – это я. Она обняла меня за шею и поцеловала:
– Но самое главное, у тебя внутри есть заноза, которая не дает тебе успокаиваться и придает тебе подлинность, значимость, которых я не встречала ни в ком другом.
– И даже в Люке?
Вопрос вырвался у меня случайно. Она встрепенулась:
– Почему ты заговорил о Люке?
– Не знаю. Ты его действительно знала, не правда ли? Он приезжал сюда?
– Он был здесь несколько дней. Он на тебя не похож. Намного слабее, чем ты.
– Люк слабее?
– У него решительный вид, это так, но в нем нет никакой основы, никакого стержня. Он находился в свободном падении. В то время как ты… ты барахтаешься, зацепившись бог весть за какую нитку…
– Между вами что-то произошло?
Снова смех:
– Ну что за мысли! Он не создан для любви. Во всяком случае, для такой любви.
– Я тебя не об этом спрашиваю. Почувствовала ли ты что-нибудь к Люку?
Манон взлохматила мне волосы:
– Ты ревнуешь? – Она положила голову мне на плечо. – Нет. Ничего не почувствовала. Люк находился на другой планете. Он говорил, что влюблен в меня, но это звучало фальшиво.
– Он говорил это?
– Повторял не останавливаясь. Дикие объяснения. Но я ему не поверила.
У меня в голове сверкнула молния. Я и не подозревал о подобной возможности! Люк влюбился в Манон, и это стало причиной его самоубийства! Он загубил свою жизнь, потому что какая-то беспечная девушка сказала ему «нет». Люк обожал Манон со всей страстью фанатика, а она оттолкнула его со смехом, низвергнув в ад.
– Откуда такая самонадеянность? – сказал я сухо. – Люк, может быть, сходил по тебе с ума.
– Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени?
Я не ответил. Я только что совершил ошибку. Такую, которой ждут от подозреваемого глубокой ночью, когда он находится под арестом. Манон серьезно смотрела на меня:
– В чем дело? Ты же сказал, что его перевели?
– Я тебе солгал.
– С ним что-то случилось?
– Он покончил с собой. Две недели тому назад. Но выжил и находится в коме.
Манон встала на колени рядом со мной.
– Как? Как он покончил с собой?
Я рассказал подробно. Про утопление, про пояс с камнями, про спасение и про использование аппарата искусственного кровообращения. Как и в ее случае.
Она молчала. Потом встала, обнаженная, и долго смотрела через окно на ночное небо, прижав лоб к стеклу. Продолжая стоять спиной ко мне, она прошептала сдавленным голосом:
– Таких негодных легавых, как ты, еще свет не видывал!
Что-то похожее мне уже говорила Агостина Джедда. Пожалуй, в конце концов меня в этом убедят… Но в чем дело? Я ожидал головомойки – за то, что не сказал правду. Но не этого разочарованного тона. Я
