– Летом две тысячи первого года.
– Вы говорили об этом жандармам?
– Я говорил капитану Сарразену, но он так ничего и не нашел. Иначе он бы снова связался со мной.
– По-вашему, убийца выращивает тропический вид насекомого?
– Либо он путешествует и нечаянно привозит образчик, который проникает в его питомник. Либо он сознательно разводит этот вид и помещает насекомых в свою жертву, руководствуясь неизвестными нам причинами. Я склоняюсь к последней гипотезе. Этот скарабей – его автограф. Символ, значение которого нам неизвестно.
– А можно взглянуть на этот образец? Он у вас сохранился?
– Конечно. Я могу даже отдать его вам. И в придачу – точное написание его названия.
Упоминание об автографе напомнило мне о другой детали.
– Вы слышали о лишайнике в грудной клетке?
– Я ведь присутствовал при вскрытии.
– И что вы об этом думаете?
– Еще один символ. Или нечто, обусловленное особыми причинами…
– Такой лишайник также мог быть привезен из Африки?
На его лице появилась презрительная гримаса:
– Я ведь энтомолог, а не ботаник.
Я вообразил себе то место, где готовился весь этот бред: питомник насекомых, лаборатория, оранжерея. Куда, черт возьми, смотрят жандармы? В здешних долинах невозможно не заметить место, где бы располагались все эти постройки.
– Он здесь, – проговорил Плинк, как будто прочитав мои мысли. – Совсем рядом с нами. Я чувствую его присутствие, эскадроны его насекомых где-то здесь, в наших долинах. Его войско подобно моему и готово к новой атаке. Это его легионы, вы понимаете?
Я взглянул направо, на прикрытые марлей клетки. Все казалось мне увеличенным, будто под лупой: клещи, ползущие по прядке волос; раздувшаяся от крови муха, вылизывающая сочащуюся рану; сотни личинок – «серая икра» в гниющей полости…
Я спросил севшим голосом:
– Может, вернемся в ваш кабинет?
31
Перед тем как отправиться в Сартуи, я решил завернуть в монастырь Богоматери Благих дел. Я сделал небольшой крюк и поехал на восток в сторону Морто и швейцарской границы. Миновав деревню Валдаон, я направился прямо на север и, прибавив скорость, вновь оказался в горах.
Крутые виражи и осыпи камней. Пропасти, преграды и в самом низу – буйство зелени и серебристые потоки. Быстро сменялись цифры, указывающие высоту над уровнем моря. 1200 метров… 1400 метров… На отметке 1700 метров на обочине дороги я заметил указатель: «Долина Благих дел».
Через пять километров показался сам монастырь. Высокое квадратное здание суровой архитектуры, вплотную к нему – часовня с красиво изогнутой колокольней. В серых стенах прорезаны узкие окна, черные двери наглухо закрыты. Лишь одна деталь оживляла весь ансамбль: часть крыши была покрыта разноцветной черепицей, напоминавшей необузданные фантазии Гауди в Барселоне.
Я оставил машину на стоянке и пошел к монастырю, преодолевая порывы ветра. Это место навевало на меня странную меланхолию: хотелось отрешиться от мирского, остаться наедине с Богом и обрести душевный покой…
С начала своей службы в полиции я всего один раз укрылся в бенедиктинском монастыре, застрелив в марте 2000 года Эрика Бенцани – буйного сутенера. Тогда я решил оставить профессию сыщика и посвятить остаток жизни молитве. И опять Люк встал на моем пути. Он доказал, что мое место – на улице, рядом с ним, что мы обязаны пережить свою вторую смерть, которая удалит нас от Христа, но позволит лучше Ему служить…
Я позвонил в колокольчик над дверью. Никакого ответа. Тогда я толкнул дверь – она оказалась открытой. За дверью был монастырский двор, окруженный застекленной галереей. Две закутанные женщины сидели за складным столиком и играли в шахматы. Под деревом, укрывшись пледом, дремал пожилой мужчина. Холодное солнце освещало эти неподвижные фигуры, делая их похожими, уж не знаю почему, на детали зимнего китайского пейзажа.
По галерее я добрался до следующей двери. Если я правильно сориентировался, то это был вход в церковь. Рядом на столике лежал листок с надписью: «Укажите ваши пожелания. О них помянут в общей молитве». Я наклонился и прочел несколько строк: молитвы о дальних миссиях, об усопших…
– Здесь частная территория, – послышался голос у меня за спиной.
Позади стояла приземистая женщина, едва достигавшая моего локтя. На ней была черная шапочка, стягивавшая ей лоб, и темная пелерина.
– Приют закрыт на весь сезон.
– Я не турист.
Она нахмурилась. Очень смуглое лицо, азиатские черты, темные зрачки, напоминающие серые жемчужины в слизистых створках устриц. Точно возраст определить невозможно – наверняка больше шестидесяти. Что до национальности, я предположил, что она филиппинка.
– Вы историк? Богослов?
