— Он нормальный, кто в этом сомневается! Он бросил жену и двоих детей в Хаунслоу и стал жить с какой-то английской потаскухой. Сделал ей ребенка, после чего она — Анджела Уэстон или как там ее — от него ушла. Одному Богу известно, со сколькими женщинами он путался в свободное время. Наверняка он наводнил город своими отродьями-полукровками. — Она снова засмеялась. — Такие дела, Барбара. Вот тебе и вполне нормальный человек мистер Ажар.
От неожиданности Барбара споткнулась.
— Что? А как ты… — Она не могла докончить вопроса.
Эмили, шедшая по ступенькам впереди, остановилась и сверху вниз посмотрела на нее.
— Как я что? Разузнала о нем всю правду? В тот день, когда он объявился здесь, я послала запрос по телефону. Ответ я получила вместе с идентификацией отпечатков пальцев Хегарти. — Она, прищурившись, посмотрела на Барбару. — Ну так что ты хотела узнать, Барб? Как влияет правдивая информация об Ажаре на стоимость бензина? А если без шуток, то это еще больше утвердило меня во мнении, что никому из этих мерзавцев нельзя доверять ни на йоту.
Барбара судорожно пыталась найти ответ на вопрос Эмили. Действительно, что она хотела бы узнать?.. Сейчас ее уже не заботило, будет ли ответ искренним или нет.
— Да нет, ничего, — выговорила она с трудом. — Серьезно, ничего.
— Отлично! — обрадовалась Эмили. — Тогда займемся Муханнадом.
Глава 23
— Выпейте хоть чашку чая, мистер Шоу. Я же здесь рядом, на посту. Если она даже чуть шевельнется, приборы подадут сигнал, и я немедленно подойду.
— Спасибо, сестра, все в порядке. Я не хочу…
— Не спорьте, молодой человек. Вы уже похожи на привидение. Если еще и вы свалитесь, никому от этого лучше не станет.
Это голос дневной дежурной сестры, узнала Агата. Ей не нужно было открывать глаза, чтобы узнать, кто говорит с ее внуком, к тому же это было так трудно — приподнять веки. Да и видеть никого не хотелось. Она не желала замечать жалость в их глазах. Агата Шоу понимала, что сейчас она может вызвать только сочувствие, смешанное с брезгливостью: беспомощная развалина, перекошенная на одну сторону, левая нога парализована, рука похожа на поджатую когтистую лапу мертвой птицы, рот и один глаз приоткрыты, глаз слезится, изо рта текут тягучие слюни.
— Ничего-ничего, миссис Джекобс, — успокаивал сестру Тео, но Агата поняла: он очень устал. От этой мысли ее на мгновение охватила паника, легкие будто сжались в судороге, и ей с трудом удалось вдохнуть. А вдруг он заболеет? Или с ним случится несчастье? — тревожно подумала она. Она никогда не предполагала, что такое возможно. Что тогда будет с ней?
Она всегда различала, когда он рядом, по свежему запаху мыла и слабому, едва уловимому — бритвенного крема, имевшего аромат липового цвета. Сейчас она ощутила, как матрас больничной койки чуть осел, когда он, опершись на постель, нагнулся к ней.
— Ба, — прошептал он. — Я хочу сходить в кафе, ты не волнуйся. Я ненадолго.
— Вы пробудете там столько времени, сколько необходимо, чтобы нормально поесть, — бесцеремонно вмешалась сестра Джекобс. — Если вы, юноша, появитесь здесь раньше, чем через час, я отправлю вас обратно.
— Смотри, ба, до чего же она грозная, — чуть повеселев, произнес Тео. Агата почувствовала на лбу его сухие губы. — Ничего не поделаешь, придется мне прийти через шестьдесят одну минуту. А ты за это время как следует отдохни.
Отдохни? Агата мысленно скептически скривилась. И как, интересно, она может отдыхать? Стоит ей прикрыть глаза, как перед нею встает отвратительное зрелище: уродливая оболочка энергичной прежде женщины, ставшей теперь беспомощной, неподвижной. Она опутана зондами, катетерами, всецело зависит от приборов. А когда она пыталась прогнать это видение и представить себя в будущем, то появлялась другая, тысячи раз виденная и всегда вызывавшая презрение картина: она едет в машине по набережной, вдоль которой выстроились ряды домов для престарелых. По дорожке ковыляют древние старики, поддерживая свои немощные тела палками и ходунками. Их спины согнуты, как вопросительные знаки, хотя ни у кого не хватает смелости задать вопрос, и они, эта армия слабых и забытых, безмолвно шаркают трясущимися ногами по тротуару. Она всегда, с детства, боялась такой старости. И еще в самом раннем детстве дала себе клятву, что закончит жизнь до того, как сделается такой, как они.
Но сейчас она не хотела расставаться с жизнью. Нет, она должна вернуть себе свою жизнь, и для этого ей необходим Тео!
— Ну-ну, моя милая, открывайте глазки, я вижу, вы уже проснулись. — Сестра Джекобс наклонилась над ней. Она пользовалась крепким мужским дезодорантом, и, когда потела — а потела она всегда, — ее тело испускало сильный специфический запах с такой же интенсивностью, с какой пар поднимается в атмосферу с поверхности кипящей воды. Она, собрав волосы Агаты в пучок, принялась расчесывать их, распутывая свалявшиеся пряди.
— Какой у вас очаровательный внук, миссис Шоу. Можно влюбиться с первого взгляда. А у меня есть дочь, которая не прочь познакомиться с вашим Тео. Он еще свободен? Я хочу пригласить ее на чашку чая, когда у меня будет перерыв. Я думаю, моя Донна и ваш Тео понравятся друг другу. А вы как думаете? Вы ведь не против, чтобы у вас была хорошая невестка, миссис Шоу? Моя Донна поможет вам поскорее поправиться.
Ну уж нет, подумала Агата. Не хватало только, чтобы какая-то безмозглая потаскуха вцепилась мертвой хваткой в Тео. Как хочется поскорее выбраться отсюда, ей нужны мир и покой, чтобы собраться с силами для предстоящей борьбы за выздоровление. Мало кому удавалось обрести мир и покой на больничной койке. Только инъекции, капельницы, процедуры и еще — жалость. Ни в чем этом она не нуждалась.
Самое несносное из всего этого — жалость. Жалость она ненавидела. Она сама ни к кому не испытывала этого чувства и не желала, чтобы ее унижали состраданием. Она согласна была терпеливо переносить даже отвращение к себе, какое у нее вызывали те ничтожные подобия людей, инвалиды, бредущие по набережной, лишь бы не ощущать себя бессловесным паралитиком, о котором в его присутствии говорят намного чаще, чем заговаривают с ним самим. Отвращение вызывает страх и ужас — и их можно использовать даже с некоторой выгодой. А жалость вызывает у окружающих чувство превосходства. С чужим превосходством Агата никогда в жизни не сталкивалась. И поклялась: что бы ни случилось, она ни за что этого не допустит.
Если она позволит кому-нибудь взять верх над собой, она проиграет. А это значит, что ее мечты о будущем Балфорда не сбудутся. И тогда Агата Шоу ничего не оставит после своей смерти, разве что смутные воспоминания у Тео. А вот в памяти будущих поколений — ничего. Да и Тео скорее всего ее забудет. Ведь ему есть о ком помнить. Будь у нее еще хоть немного времени, она наверняка добилась бы задуманного. Ведь она уже начала осуществлять свой проект, когда ее разбил этот проклятый инсульт.
Сейчас, когда она беспомощна, как младенец, этот сальный, неумытый монстр Малик развернется. И что он только не делал для того, чтобы занять ее место в городском совете, и ведь сумел проскользнуть, да как ловко! А сколько всего еще натворит Акрам Малик, когда узнает, что ее свалил второй инсульт!
Весь Балфорд превратится в Фалак-Дедар-парк, дай ему волю. Никто и моргнуть не успеет, а над рыночной площадью уже будет возвышаться минарет, на месте церкви Святого Иоанна — аляповатое здание мечети, а на каждом углу от Балфорд-роуд до самого побережья зачадят их отвратительные обжорки. До настоящего вторжения тогда останется всего один шаг: вскоре сотни пакистанцев, окруженные тысячами вшивых детишек, — на половину детей государство платит пособие, другая половина проживает незаконно, — осквернят традиции и культуру страны, в которой они решили поселиться.
«Они хотят лучшей жизни, ба» — так объяснил ей Тео. Но Агате не нужны его дурацкие объяснения. Ей абсолютно очевидно — им нужна ее жизнь. Им нужна жизнь каждой английской женщины, каждого мужчины, каждого ребенка. И они не успокоятся и не отступят, пока не достигнут поставленной цели.
