Майрон бегом вернулся к машине. Долгий летний день кончался, сгущались сумерки. Он взял телефон, надеясь, что они не выехали за пределы радиуса его действия. Загорелись три маленькие полоски из пяти. Этого было достаточно, телефон работал. Майрон набрал номер деканата и прождал двадцать гудков. Никто не ответил. Тогда он попытался связаться с квартирой декана. Трубку сняли после второго звонка.
— Алло? — послышался голос Гордона.
— Какая одежда была на Кэти, когда она пришла к вам? — спросил Майрон, не тратя времени на любезности.
— Одежда? Блуза и какая-то юбка.
— Какого цвета?
— Голубого. Кажется, блуза была немного порвана.
Майрон бросил трубку.
— Возвращаемся на исходные позиции, — заметила Джессика.
Возможно, подумал Майрон. Но в сознании промелькнул какой-то образ. Майрон никак не мог восстановить его, не мог даже вспомнить, что это было за видение. Но теперь он знал, что оно сохранилось в памяти и рано или поздно всплывет.
— Поехали, — тихо сказала Джессика, беря Майрона за руку. Горевшего в машине света было вполне достаточно, чтобы разглядеть ее глаза — прекрасные, карие, но такие светлые, что они казались едва ли не желтыми. — Я хочу побыстрее убраться отсюда.
Майрон захлопнул дверцу и вдруг почувствовал, что задыхается. Свет в машине погас, и их окутал сумрак. Майрон больше не видел лица Джессики.
— Куда ты хочешь поехать?
— Куда угодно, — донесся из темноты ее голос. — Лишь бы мы могли остаться наедине.
Глава 37
Они нашли высотный «Хилтон», и Майрон снял лучший номер, который ему могли предложить. У стойки Джессика стояла рядом. Портье смотрел то на нее, то на Майрона, и в его взгляде похоть ежесекундно сменялась завистью и наоборот. В вестибюле шел какой-то прием, действо было в самом разгаре. Толпились дамы в длинных платьях и господа в смокингах, причем мужчины все как один таращились на Джессику, облаченную в джинсы и красную блузку на пуговицах.
Майрон уже давно к этому привык. Когда они с Джессикой жили вместе, он испытывал едва ли не извращенное удовольствие, наблюдая, как мужчины пялятся на нее, и злорадствовал, как и всякий человек, верный древней традиции и имеющий возможность сказать о себе: «Ты смотришь, а я трогаю, ха-ха!» Но со временем он стал читать в этих взглядах то, чего в них вовсе не было, и изначально присущий мужчинам страх упустить свое стал подтачивать его здравомыслие.
Джессике эти осмотры тоже не были в диковинку. Она умела не обращать внимания на взгляды мужчин, не выказывая при этом ни откровенной холодности, ни досады, ни любопытства.
Им дали номер на шестом этаже. Майрон и Джессика слились в поцелуе, даже не успев закрыть за собой дверь. Кончик языка Джессики нежно тыкался в нёбо Майрона, который обмяк и только беспомощно вздрагивал, но потом ожил и принялся расстегивать блузку подруги. У него пересохло во рту, он едва не задохнулся, вновь увидев Джессику голой, и почувствовал головокружение. Коснувшись теплой груди, он ощутил на ладони приятную тяжесть. Джессика застонала, продолжая целовать его. Они медленно двинулись к кровати.
Их близость всегда бывала неистовой; страсть поглощала обоих целиком. Но сегодня в ней острее ощущалось животное начало, будто это было простое отправление естественной потребности, и тем не менее близость эта почему-то оказалась как никогда нежной.
Прошло довольно много времени. Наконец Джессика села в постели и ласково чмокнула Майрона в щеку.
— Я испытала благоговейный трепет, — призналась она.
Майрон пожал плечами:
— А мне в кайф.
— В кайф?
— Да, мне в кайф, а тебя охватил благоговейный трепет.
Джессика спустила ноги с кровати и накинула гостиничный халат.
— Зато я себе понравилась.
— Судя по звукам, которые ты издавала, так оно и было.
— А что, я очень шумела?
— Шумит обычно группа «Ху» на концертах. Ты была полнозвучна.
Джессика стояла у края кровати и улыбалась. Неплотно запахнутый халатик открывал грудь и ноги — такие длинные, что аж дух захватывало.
— Но я не слышала, чтобы ты жаловался.
— Поди услышь, когда сама так орала.
— Который час?
— Полночь. — Майрон потянулся к телефону. — Есть хочешь?
Джессика бросила на него такой взгляд, что Майрона пробрало до самых ступней. Ну, может, и не до ступней, но до другого места — уж точно.
— Умираю с голоду.
— Но только пусть это будет гастрономический голод, Джесс.
— О!
— Ты небось слыхала на уроках физиологии, что мужчине надо дать время восстановить силы.
— Наверное, в тот день я прогуляла школу.
— ПДВ, — сказал Майрон. — Питание, дозаправка, восстановление. — Он заглянул в меню. — Вот черт!
— Что такое?
— У них нет устриц.
— Майрон.
— Да?
— Ванна полна горячей воды.
— Джессика…
Она окинула его невинным взглядом.
— Может, нам отмокнуть, пока будем ждать еду? Вот тебе и «В».
— Отмокнуть, и все?
— Отмокнуть, и все.
Она сказала «отмокнуть». Он не мог ослышаться. «Отмокнуть». Не «намылиться». Но началось все именно с мыла. Джессика намыливала Майрона до тех пор, пока он не стал подавать признаки жизни. Он даже пытался сопротивляться. Ощущение было настолько приятным, что Майрон почти испугался. Но сопротивления не получилось. Джессика заигрывала с ним, доводя до исступления. Подталкивая к самому краю, она в последний миг извлекала его из бездны. Майрон чувствовал себя совершенно беспомощным, в голове вращался хоровод из слов вроде: «райские кущи, нектар, амброзия, вечное блаженство» и так далее в том же духе. Он просто сдался на милость победителя.
Джессика шепнула: «Ну же!» — и отпустила его. Нервные окончания зудели, кожа горела огнем. Внутри что-то взорвалось, сверкнула белая вспышка, такая яркая, что стало больно глазам.
— Вот он, благоговейный трепет, — выдавил Майрон.
— А мне в кайф.
Послышался стук в дверь. Вероятно, прислуга. Майрон и Джессика даже не пошевелились.
— Почему бы тебе не открыть? — спросила она.
— Ноги, — ответил Майрон. — Они не держат меня. Я, чего доброго, уже никогда не смогу
