экспонировал мне фотографию. Она была желтой, и сложенной, и имела избыточное число фиксаторов, фиксировавших ее в одно. «Видишь? – сказал герой. – Это мой дедушка здесь, Сафран». Он указал пальцем на молодого человека, который, могу сказать, выглядел совсем как герой и мог бы быть героем. «Это смято во время войны». – «Кем смято?» – «Да не смято, а снято. Фото снято во время войны». – «Я понимаю». – «Эти люди рядом с ним – семья, которая спасла его от нацистов». – «Что?» – «Они… спасли… его… от… на… цистов». – «В Трахимброде?» – «Нет, но где-то за пределами Трахимброда. Он избежал нацистского рейда на Трахимброд. Все остальные были убиты. Он потерял жену и грудного ребенка». – «Они потерялись?» – «Они были убиты нацистами». – «Но если это было не в Трахимброде, зачем мы направляемся в Трахимброд? И как мы отыщем эту семью?» Он объяснил мне, что мы ищем не семью, а эту девочку. Только она и могла остаться в живых.
Он подвинул палец вдоль лица девочки на фотографии, когда упомянул о ней. Она стояла ниже и правее от его дедушки на изображении. Рядом с ней был мужчина, который, я уверен, был ее отцом, а сзади была женщина, которая, я уверен, была ее матерью. Ее родители выглядели очень по-русски, а она – нет. Она выглядела американкой. Она была молодой девочкой, возможно, лет пятнадцати. Но я допускаю, что и более старее. Она могла быть такой же старой, как мы с героем, и дедушка героя мог быть того же возраста. Я смотрел на девочку многократность минут. Она была до того красивая. Волосы у нее были каштановые и покоились на плечах. Глаза выглядели печальными и очень умными.
«Я хочу увидеть Трахимброд, – сказал герой. – Увидеть, на что похожи места, где вырос мой дедушка, где бы и я сейчас жил, если бы не война». – «Ты был бы украинцем». – «Точно». – «Как я». – «Вероятно». – «Только не как я, потому что ты бы был фермером в невпечатляющем городке, а я живу в Одессе, которая совсем как Майами». – «Я и хочу увидеть, на что он сейчас похож. Не думаю, что там остались евреи, но, может быть, и остались. И потом, в штетлах жили не только евреи, найдем кого расспросить». – «Где жили?» – «В штетлах. Штетл – это как деревня». – «Почему ты не обзовешь его просто деревней?» – «Это еврейское слово». – «Еврейское слово?» – «На идиш. Как шмак». – «Что значит шмак?» – «Если кто-то делает что-то, с чем ты не согласен, то он шмак». – «Научи меня еще чему-нибудь». – «Поц». – «Что это значит?» – «Это как шмак». – «Научи меня еще чему-нибудь». – «Шмендрик». – «Что это значит?» – «Это тоже как шмак». – «Ты знаешь какие-нибудь слова, которые не как шмак?» Он задумался на мгновение. «Шалом, – сказал он. – Хотя это три слова, и к тому же на иврите, а не на идиш. Все остальное, что приходит на ум, в общем-то шмак. У эскимосов есть четыреста слов, обозначающих снег, а у евреев четыреста слов, обозначающих шмак». Я залюбопытствовал: что такое эскимос?
«Так мы будем знакомиться с достопримечательностями штетла?» – спросил я героя. «Я полагал, что поиск следует начать именно там». – «Поиск?» – «Августины». – «Кто это Августина?» – «Девочка из фотографии Единственная, кто еще может оставаться в живых» – «А-а… Мы будем искать Августину, которая, как ты думаешь, спасла твоего дедушку от нацистов». – «Да». На мгновение стало очень тихо. «Я бы хотел ее найти», – сказал я. Я ощутил, что мои слова умиротворили героя, хотя я не произносил этого, чтобы его умиротворить. Я произнес их, чтобы быть достоверным. «А потом, – сказал я, – если мы ее найдем?» Герой стал задумчивым человеком. «Я не знаю, что потом. Наверное, скажу ей спасибо». – «За спасение твоего дедушки?» – «Да» – «Это будет очень странно, да?» – «Что?» – «Когда мы ее найдем». – «Если мы ее найдем». – «Мы ее найдем» – «Вряд ли», – сказал он. «Тогда зачем мы ищем?» – запросил я, но прежде чем он успел ответить, я перебил себя другим запросом. «И откуда ты знаешь, что ее зовут Августина?» – «Вообще-то я этого точно не знаюю На обороте, видишь, здесь, написано несколько слов, по-моему, дедушкиным почерком. Но, может, и нет. Это на идиш. Здесь говорится: «Это я с Августиной, 21 февраля, 1943». – «Это очень трудно для чтения». – «Да» – «Почему, ты думаешь, он делает заметку только об Августине, а не о двух других людях на фотографии?» – «Я не знаю». – «Это странно, да? Это странно, что он отмечает только ее. Ты думаешь, он ее любил?» – «Что?» – «Потому что он только ее отмечает». – «Ну и?» – «Ну и, возможно, он ее любил». – «Забавно, что ты так подумал. У нас, должно быть, мозги устроены одинаково». (Спасибо, Джонатан.) «Вообще-то, я много об этом думал, хотя и без всякого повода. Ему было восемнадцать, а ей – сколько? – вокруг пятнадцати? Он только что потерял жену и дочь во время нацистского рейда на его штетл». – «Трахимброд?» – «Да. Может быть, надпись и не связана с изображением. Дедушка мог использовать обратную сторону снимка как обрывок». – «Обрывок?» – «Бумагу, потерявшую важность. Чтобы на ней записать». – «А-а». – «Так что я понятия не имею. Маловероятно, чтобы он ее любил. Но, правда, есть какая-то странность в этом изображении, какая-то близость между ними, хоть они и не смотрят друг на друга? То, как они не смотрят друг на друга. В этом столько мощи, ты не находишь? И его слова на обороте». – «Да». – «И то, что мы оба подумали о возможности его любви к ней, тоже странно». – «Да», – сказал я. «Одна моя часть хочет, чтобы он ее любил, а другая моя часть ненавидит саму мысль об этом». – «Что это за часть, которая ненавидит, чтобы он ее любил?» – «Знаешь, хочется думать, что некоторые вещи в жизни не подлежат замене». – «Я не понимаю. Он женился на твоей текущей бабушке, значит, что-то было заменено». – «Но это другое». – «Почему?» – «Потому что она моя бабушка». – «Твоей бабушкой могла быть Августина». – «Нет, она могла быть бабушкой только кому-то другому. Может быть, что и есть. У них с дедушкой могли быть дети». – «Не говори такого о своем дедушке!» – «Но я ведь знаю, что до этого у него были дети, что ж тут особенного?» – «Что если мы откроем твоего брата?» – «Не откроем». – «И как ты обрел эту фотографию?» – спросил я, держа ее на просвет окна. «Два года назад бабушка отдала ее маме и сказала, что это та самая семья, которая спасла моего дедушку от нацистов». – «Почему только два года назад?» – «Что ты имеешь в виду?» – «Что в ней стало по-новому, что она отдала ее твоей маме?» – «А-а, понимаю, о чем ты спрашиваешь. У нее были свои причины». – «Какие это причины?» – «Я не знаю». – «Ты осведомился у нее про надпись на обороте?» – «Нет. Мы ни о чем таком спрашивать ее не могли». – «Почему нет?» – «Она хранила эту фотографию пятьдесят лет. Если б она хотела что-то нам о ней рассказать, она бы рассказала». – «Теперь я понимаю». – «Я ей даже о своей поездке в Украину не мог сообщить. Она думает, что я по-прежнему в Праге». – «Почему так?» – «У нее об Украине нехорошие воспоминания. Ее штетл, Колки, всего в нескольких километрах от Трахимброда. Я полагаю, мы его тоже навестим. Но вся ее семья была убита, целиком – мать, отец, сестры, бабушка с дедушкой». – «Ее спас украинец?» – «Нет, она бежала еще до войны. Она была молода и ушла из семьи». Ушла из семьи. Я зарубил это у себя на лобном месте. «Меня удивляет, что никто не спас ее семью», – сказал я. «Ничего удивительного. В то время украинцы к евреям относились ужасно. Едва ли не хуже нацистов. Это был другой мир. В начале войны многие евреи хотели идти к нацистам, чтобы те защитили их от украинцев». – «Это неправда». – «Правда». – «Не могу поверить в то, что ты говоришь». – «Загляни в книги по истории». – «Книги по истории такого не сообщают». – «Но что же делать, если так было. Украинцы славились ужасным отношением к евреям. И поляки тоже. Слушай, я не хочу тебя обидеть. К тебе это вообще не относится. Мы говорим про пятьдесят лет назад». – «Я думаю, что ты ошибаешься», – сообщил я герою. «Не знаю, что на это сказать». – «Скажи, что ты ошибаешься». – «Не могу». – «Ты должен».
«Вот мои карты», – сказал он, извлекая несколько клочков бумаги из своей сумки. Он указал пальцем на тот, что был мокрым от Сэмми Дэвис Наимладшей. Я надеялся, от ее языка. «Вот Трахимброд, – сказал он. – На некоторых картах он также называется Софьевка. Вот Луцк. Вот Колки. Это старая карта. Большинство мест, которые нам нужны, на новых картах отсутствуют. На, – сказал он и презентовал ее мне. – Можешь посмотреть, куда нам ехать. Это все, что у меня есть: карты и фотография. Не так много». – «Я тебе обещаю, что мы найдем Августину», – сказал я. Я ощутил, что это сделало героя умиротворенным. Меня это тоже сделало умиротворенным. «Дедушка», – сказал я, снова разворачиваясь к переду. Я объяснил ему все, что герой изрек для меня. Я проинформировал его об Августине, и о картах, и о бабушке героя. «Колки?» – спросил он. «Колки», – сказал я. Я удостоверился включить все подробности и также изобрел несколько новых, чтобы Дедушка более лучше понял рассказ. Я ощутил, что рассказ ввел Дедушку в сильную меланхолию. «Августина», – сказал он и толкнул Сэмми Дэвис Наимладшую ко мне. Он тщательно исследовал фотографию, пока я фиксировал руль. Он поднес ее к самому лицу, как будто хотел ее понюхать или дотронуться до нее глазами. «Августина». – «Это та, которую мы разыскиваем», – сказал я. Он двинул головой туда и сюда. «Мы найдем ее», – сказал он. «Я знаю», – сказал я. Хотя я не знал, и Дедушка тоже.
Когда мы достигли отеля, темнота уже приступила к сгущению. «Ты должен оставаться в автомобиле», – сообщил я герою, потому что иначе отелевладелец мог узнать, что герой американец, а Отец сообщил мне, что они берут с американцев с излишком. «Почему?» – спросил он. Я сообщил ему,
