«Шшшш». – «Сколько стоит чашка кофе в Америке?» – «О, по-разному. Может стоить доллар». – «Один доллар! Это же задаром! В Украине чашка кофе стоит пять долларов!» – «Но я еще не упомянул о капучинах. Они могут стоить и пять, и шесть долларов». – «Капучино, – сказал я, повышая руки над головой, – нету на него максимума». – «Есть ли в Украине латте?» – «Что такое латте?» – «О, в Америке на него сейчас самая мода. Серьезно, его можно купить повсюду». – «Есть ли в Америке мокко?» – «Конечно, но его пьют одни дети. Мокко не так моден в Америке». – «Да, здесь почти то же самое. Еще у нас есть мокачино». – «Да, конечно. В Америке они тоже есть. Эти могут стоить и семь долларов». – «Пользуются ли эти вещи большой любовью?» – «Мокачино?» – «Да». – «Я думаю, они для людей, которые хотят пить напиток с кофе, но также любят горячий шоколад». – «Я это понимаю. Как насчет девочек в Америке?» – «Как насчет девочек?» – «Они очень неформальны со своими передками, да?» – «Так многие думают, но никому из тех, кого я знаю, такие не попадались». – «Ты очень часто предаешься плотским утехам?» – «А ты?» – «Это я у тебя осведомился. Часто?» – «А ты?» – «Я осведомился первее. Часто?» – «Вообще-то нет». – «Что ты имеешь под вообще-то нет?» – «Я не монах, но и не Джон Холмс[4]». – «Я знаю об этом Джоне Холмсе». Я развел руки по сторонам. «С пенисом высшей пробы». – «Он самый», – сказал он и засмеялся. Я его развеселил своей шутихой. «В Украине такой пенис имеет каждый». Он опять засмеялся. «Даже женщины?» – спросил он. «Это твоя шутиха?» – спросил я. «Да», – сказал он. Тогда я засмеялся. «У тебя когда-нибудь была девушка?» – спросил я героя. «А у тебя?» – «Это я у тебя осведомляюсь». – «Вроде как была», – сказал он. «Что ты знаменуешь своим вроде как?» – «Ничего формального. Не то, чтобы прямо девушка-девушка. Я встречался с одной или двумя. Не хочу обязательств». – «Мои дела в таком же состоянии, – сказал я. – Я тоже не хочу обязательств. Не хочу быть прикованным наручниками только к одной». – «Точно, – сказал он. – В смысле, я с девочками развлекался». – «Конечно». – «Минетики». – «Да, конечно». – «Но когда у тебя девушка, ну, ты знаешь». – «Я очень хорошо знаю».
«Вопрос, – сказал я. – Ты думаешь, что женщины в Украине высшей пробы?» – «Я пока очень немногих видел. – «У вас в Америке есть такие же?» – «В Америке что хочешь можно найти». – «Я об этом слышал. У вас в Америке много мотоциклов?» – «Конечно». – «А факсов?» – «Повсюду». – «У тебя есть факс?» – «Нет. Факсы очень passe». – «Что значит passe?» – «Они несовременны. С бумагой столько возни». – «Возни?» – «Хлопот». – «Я понимаю, о чем ты сообщаешь, и гармонизирую. Я бы тоже не стал пользоваться бумагой. Меня от нее сразу в сон клонит». – «А у меня от нее беспорядок». – «Да, это правда, сначала беспорядок, а потом сон». – «Другой вопрос. Есть ли у большинства молодых людей в Америке внушительные автомобили? Лотус Эспри Ви-8 с Двойным Турбо?» – «Вообще-то нет. У меня, во всяком случае. У меня говнистая Тойота». – «В смысле, коричневая?» – «Нет, это такое выражение». – «Как может автомобиль быть выражением?» – «Говенный может. Мой и воняет говном, и выглядит говенно». – «А если ты хороший бухгалтер, ты можешь купить внушительную машину?» – «Несомненно. Хороший бухгалтер может купить практически все, что захочет». – «Какая у хорошего бухгалтера жена?» – «Кто его знает». – «С тугими сиськами?» – «С уверенностью не скажу». – «Но допускаешь?» – «Не исключаю». – «Я от них торчу. Я торчу от тугих сисек». – «Но бывают еще бухгалтеры – иногда даже и очень хорошие, – у которых уродливые жены. Так уж в жизни устроено». – «Если бы Джон Холмс был первосортным бухгалтером, за него бы любая замуж пошла, да?» – «Наверное». – «У меня очень большой пенис». – «О'кей».
После ужина в ресторане мы поехали обратно в отель. Я уже знал, что отель не отличается внушительностью. В нем не было ни зоны для плавания, ни знаменитой дискотеки. Когда мы сделали открытой дверь в номер, я ощутил, что герой огорчен. «Симпатично, – сказал он, потому что ощутил, что я ощущаю, что он огорчен. – Серьезно. Это ведь только на одну ночь». – «У вас в Америке нет таких отелей!» – запустил я шутиху. «Нет», – сказал он и засмеялся. Мы были совсем как друзья. Насколько я могу упомнить, я впервые почувствовал себя всецело хорошо. «Убедись, что ты обезопасил дверь, когда мы пойдем к себе в номер, – сообщил я ему. – Не хочу делать тебя оцепеневшим от ужаса человеком, но здесь слишком много людей, которые любят брать вещи американцев без спроса, а также устраивать им киднепинг. Спокойной ночи». Герой опять засмеялся, но это потому, что не знал, что это не было шутихой. «Пошли, Сэмми Дэвис Наимладшая», – призвал суку Дедушка, но она не отошла от двери. – Пошли». Ничего. «Пошли!» – пророкотал он, но она не сместилась. Я попробовал для нее спеть, чем она обычно услаждается, особенно когда я пою «Билли Джин» Майкла Джексона. «Ши из джаст э герл ху клеймз зет айм зе уан».[5] Но ничего. Она только сильнее толкнула головой дверь в номер героя. Дедушка предпринял попытку удалить ее силой, но она приступила к вытью. Я постучал в дверь, и у героя изо рта торчала зубная щетка. «Сегодня вечером Сэмми Дэвис Наимладшая будет производить храпунчики вместе с тобой», – сообщил я ему, хотя знал, что это не увенчается успехом. «Нет», – сказал он и больше ничего не сказал. «Она отказывается покидать твою дверь», – сообщил я ему. «Тогда пусть спит в коридоре». – «Ты мог проявить благотворительность». – «Не заинтересован». – «Всего на одну ночь». – «И на одну это слишком. Она меня убьет». – «Это маловероятно». – «Она же чокнутая». – «Да, я не могу оспаривать, что она чокнутая. Но она также и сострадательная». Я знал, что мне не удастся возобладать. «Слушай, – сказал герой, – если она хочет спать в номере, я с радостью посплю в коридоре. Но если в номере я, то я в номере один». – «Возможно, вы оба могли бы спать в коридоре», – предложил я.
Оставив героя и суку отходить на покой (героя – в номере, суку – в коридоре), мы с Дедушкой пошли вниз в отельный бар, чтобы выпить водки. Это было Дедушкино предложение. По правде, я испытывал миниатюрный страх быть с ним один на один. «Он хороший парень», – сказал Дедушка. Я не ощутил, осведомляется ли он или наставляет. «Вроде хороший», – сказал я. Дедушка задвигал рукой по лицу, которое за день стало покрыто волосом. Тогда-то я и заметил, что руки у него по-прежнему дрожали, что они продолжали дрожать весь день. «Мы должны несгибаемо постараться ему помочь». – «Должны», – сказал я. – «Мне бы очень хотелось найти Августину», – сказал он. «И мне тоже».
Больше мы в ту ночь не разговаривали. Мы выпили каждый по три водки и посмотрели прогноз погоды, который был в телевизоре за баром. Завтра погоду обещали нормальную. Меня это умиротворило. Это сделает поиск более проще. После водки мы пошли наверх к нашему номеру, который был с фланга от номера героя. «Я буду отходить на покой на кровати, а ты будешь отходить на покой на полу», – сказал Дедушка. «Конечно», – сказал я. «Я сделаю свой будильник на шесть утра». – «Шесть?» – осведомился я. Если хотите знать, почему я осведомился, то это потому, что для меня шесть – это не утро, а запоздночь. «Шесть», – сказал Дедушка, и я знал, что это был конец разговора.
Пока Дедушка полоскал зубы, я пошел убедиться, что все было приемлемо с номером героя. Я послушал у двери, чтобы определить, приступил ли он к производству храпунчиков, и не услышал ничего абнормального, только ветер, проникающий в окна, и звук насекомых. Хорошо, сказал я своему лобному месту, он на покое основательно. С утра он не будет изнурен усталостью. Я попытался сделать дверь приоткрытой, чтобы убедиться, что он ее обезопасил. Она приоткрылась частично, и Сэмми Дэвис Наимладшая, которая по-прежнему была в сознании, проникла внутрь. Я пронаблюдал, как она улеглась рядом с кроватью, на которой мирно покоился герой. Это приемлемо, подумал я, и закрыл дверь в молчании. Я прошел обратно в номер себя и Дедушки. Огни были уже потушены, но я ощутил, что он еще не отошел на покой. Он ворочался всем телом. Простыни двигались и подушки шумели, когда он ворочался снова и снова, снова и потом опять. Я слышал его большое дыхание. Я слышал движение его тела. Так продолжалось всю ночь. Я знал, почему он не может отойти на покой. Это была та же причина, по которой и я не мог отойти на покой. Мы оба рассматривали один и тот же вопрос: что он делал во время войны?
Впадая в любовь, 1791—1803
С ТЕХ ПОР КАК ТРАХИМБРОД перестал быть безымянным штетлом, что-то неуловимо изменилось в нем. Внешне все выглядело, как раньше. Несгибанцы по-прежнему вопили, свисали и прихрамывали, и по-прежнему смотрели свысока на Падших, которые по-прежнему теребили бахрому на манжетах своих рубах и продолжали поглощать печенье и ватрушки по окончании, а чаще во время богослужений. Скорбящая Шанда по-прежнему скорбела о своем покойном муже-философе Пинхасе, который по-прежнему играл заметную роль в политической жизни штетла. Янкель по-прежнему пытался жить правильно, по-прежнему повторял, что не грустит, но грустил по-прежнему. Синагога по-прежнему перекатывалась, по-прежнему стараясь угнаться за кочующей линией Еврейско/Общечеловеческого раскола. Софьевка как был сумасшедшим, так и оставался, по-прежнему мастурбируя вкривь и вкось, по-
