«Там», – сказал Дедушка, указывая пальцем на фигуру, сидевшую насестом на ступеньках очень уменьшительного дома. Это был первый человек, которого мы лицезрели за много минут. Свидетельствовали ли мы его раньше? Осведомлялись ли уже у него бесплодно? Он остановил автомобиль. «Иди». – «Ты пойдешь?» – спросил я. «Иди». Поскольку я не знал, что еще сказать, я сказал «О'кей», и поскольку я не знал, что еще сделать, я удалил себя из автомобиля. «Идем», – сказал я герою. Возражения не последовало. «Идем», – сказал я и развернулся. Герой производил храпунчики, как и Сэмми Дэвис Наимладшая. Мне нет необходимости выводить их из сна, сказал я в своем лобном месте. Я взял с собой дубликат фотографии Августины и постарался не потревожить их, закрывая автомобильную дверь.
Дом был белый, деревянный, весь из себя разваливающийся. В нем было четыре окна, и одно из них было разбито. Когда я подошел более ближе, я ощутил, что человек на крыльце был женщиной, сидящей насестом. Она была очень состарившейся и обдирала листья с кукурузы. Поперек ее двора лежали многочисленные одежды. Я уверен, что они просто сохли после стирки, но из-за абнормального расположения они выглядели одеждами с невидимых мертвых тел. Я умозаключил, что в белом доме было много людей, потому что это были одежды мужские и одежды женские, одежды для детей и даже младенцев. «Снисхождение», – сказал я, находясь в небольшой удаленности. Я сказал это, чтобы она не оцепенела от ужаса. «У меня для вас запрос». Она была облачена в белую рубашку и белое платье, но обе усеянные грязью и следами высохших жидкостей. Я ощутил, что она была бедной женщиной. Все жители маленьких городков бедные, но она была более беднее. Это было недвусмысленно по тому, какая она была гибкая и как подорваны были ее пожитки. Это должно быть дорого, подумал я, проявлять заботу сразу о стольких людях. Тогда я решил, что, когда стану богатым в Америке, я дам этой женщине немного валюты.
Она улыбнулась, когда мы стали совсем в близости, и я увидел, что у нее нет ни одного зуба. У нее был белый волос, и на коже были коричневые отметины, и глаза были голубые. Она была не вполне женщина, и этим я знаменую то, что она была совсем хрупкой и выглядела так, будто ее можно было стереть одним пальцем. Приближаясь, я слышал, как она мурлычет. (Это называется мурлыкать, да?) «Снисхождение, – сказал я. – Не хочу вам докучать». – «Разве может что-нибудь докучать в такой чудесный день?» – «Да, он чудесный». – «Да, – сказала она. – Откуда ты?» Я загорелся стыдом. Я повертел в лобном месте, что бы сказать, и закончил правдой: «Одесса». Она опустила один кукурузный початок и подняла другой. «Я никогда не бывала в Одессе», – сказала она и передвинула волос, который был на лице, за ухо. Только в этот момент я ощутил, что волос у нее такой же длинный, как она вся. «Вам надо туда съездить», – сказал я. «Я знаю. Я знаю, что надо. Не сомневаюсь, что есть еще много вещей, которые мне надо сделать». – «И также много вещей, которые делать не надо». Я старался превратить ее в успокоенного человека и превратил. Она засмеялась. «Ты мой сладкий». – «Вы когда-нибудь слышали про городок, обзываемый Трахимброд? – осведомился я. – Меня проинформировали, что люди, близкие сюда, должны о нем знать». Она положила свою кукурузу на колени и посмотрела вопросительно. «Не хочу вам докучать, – сказал я, – но вы когда-нибудь слышали про городок, обзываемый Трахимброд?» – «Нет», – сказала она, поднимая свою кукурузу и удаляя с нее листья. «Вы когда-нибудь слышали про городок, обзываемый Софьевка?» – «И о нем я никогда не слышала». – «Сожалею, что украл у вас время, – сказал я. – Всего хорошего». Она презентовала мне печальную улыбку, которая была как когда муравей в янтаре Янкелева кольца спрятал голову между лапок, – я знал, что это был символ, но не знал, что он символизирует.
Пускаясь в обратный путь, я слышал ее мурлыканье. О чем я проинформирую героя, когда он перестанет производить храпунчики? О чем я проинформирую Дедушку? Сколько неудач мы еще претерпим прежде, чем сдадимся? Я почувствовал себя придавленным бременем. Как и с Отцом, ты успеваешь изречь «Не больно» всего несколько раз, пока обида не становится сильнее боли. Осознанная обида, я уверен, больнее, чем боль. Неистины свисали передо мной, как плоды. Какую сорвать для героя? Какую для Дедушки? Какую для себя? Какую для Игорька? Потом я вспомнил, что захватил с собой фотографию Августины, и хотя я не знаю, что меня принудило сделать это, я развернулся по кругу назад и показал ее женщине.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?»
Она изучала ее несколько мгновений. «Нет».
Не знаю почему, но я осведомился снова.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?»
«Нет», – снова сказала она, хотя это второе «нет» выглядело не попугаем, а другой разновидностью «нет».
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?» – осведомился я, и на этот раз держал ее более ближе к ее лицу, как Дедушка держал ее к своему.
«Нет», – снова сказала она, и это выглядело третьей разновидностью «нет».
Я вложил фотографию ей в руки.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?»
«Нет», – сказала она, но в ее «нет» мне с несомненностью слышалось: «Пожалуйста, упорствуй. Осведомись снова». И я осведомился.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?»
Она задвигала большими пальцами рук по лицам, как будто пыталась их стереть. «Нет».
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?»
«Нет», – сказала она и опустила фотографию на колени.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?» – осведомился я.
«Нет», – сказала она, все еще экзаменуя ее, но только из уголков своих глаз.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?»
«Нет». Она снова мурлыкала, на сей раз громче.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?»
«Нет, – сказала она. – Нет». Я увидел, как на ее белое платье сошла слеза. Со временем и она высохнет и оставит след.
«Вы когда-нибудь свидетельствовали кого-либо на этой фотографии?» – осведомился я и почувствовал себя извергом, ужасным человеком, но я был уверен, что исполняю именно то, что нужно.
«Нет, – сказала она. – Никогда. Все они выглядят людьми посторонними». Я все поставил на кон.
«А кто-либо на этой фотографии когда-либо свидетельствовал вас?»
Сошла еще одна слеза.
«Я так долго тебя ждала».
Я указал пальцем на автомобиль:
«Мы разыскиваем Трахимброд».
«О, – сказала она и разрешила слезам течь рекой. – Вы нашли его. Это я».
Времямер, 1941–1804–1941
РАСТЯНУВ РЕЗИНКУ большими пальцами, она спустила с бедер кружевные трусики, подставив свои набухшие гениталии игривым касаниям влажных летних ветерков, принесших с собой запахи бузины, березы, бабушкиной бешамели, булькающих бульонов, а теперь вот подхвативших и ее неповторимый животный запах, чтобы нести его на север, от носа к носу, как послание, передаваемое по цепочке школьниками в детской игре, покуда последний, его учуявший, не поднимет голову и не скажет:
