а другие до того смеялись, я всегда этот смех помню. Плюй, сказал Генерал моему отцу, плюй, или не будет младенца». – «И он плюнул?» – спросил Дедушка. «Нет, – сказала она. – Он отвернулся, а они выстрелили сестре в ее место». – «Почему он не плюнул?» – спросил я. «Но моя сестра не умерла. Поэтому они вложили пистолет ей в рот, а она была уже на земле, плачущая, кричащая, сжимающая руками свое место, из которого теперь было так много крови. Плюй, сказал Генерал, плюй, а не то мы ее не пристрелим. Пожалуйста, сказал мой отец, не надо так. Плюй, сказал он, а не то мы оставим ее умирать в муках и на протяжении времени». – «И он плюнул?» – «Нет. Он не плюнул». – «И?» – «И они ее не пристрелили». – «Почему? – спросил я. – Почему он не плюнул? Он был до того религиозный?» – «Нет, – сказала она. – Он не верил в Бога». – «Он был дурак», – сказал Дедушка. «Ты ошибаешься», – сказала она. «Ты ошибаешься», – сказал Дедушка. «Ты ошибаешься», – сказала она. «А потом?» – спросил я, и должен сознаться, мне было неловко осведомляться. «Он приставил пистолет к папиной голове. Плюй, сказал Генерал, и мы убьем тебя». – «И?» – спросил Дедушка. «И он плюнул». Герой находился от нас в нескольких метрах расстояния, заполняя грязью пластиковый мешок, который называется Ziploc.[9] После он сообщил мне, что сделал это для бабушки, на случай, если когда-нибудь проинформирует ее о своей поездке. «Ну, а ты? – спросил Дедушка. – Где ты была?» – «Я была там». – «Где? Как ты спаслась?» – «Я же сказала: моя сестра не умерла. Они оставили ее на земле, выстрелив в то место. Она начала уползать. Ноги ее не слушались, но она подтягивала себя руками. За ней оставался кровавый след, и она боялась, что по этому следу они ее отыщут». – «Они ее убили?» – спросил Дедушка. «Нет. Они стояли и смеялись, пока она уползала. Я помню в точности, как они смеялись. Это было вот так, – она засмеялась во тьму, – ГА ГА ГА ГА ГА ГА ГА ГА ГА ГА ГА. Все гоим[10] смотрели из своих окон, и она взывала к каждому: Помогите мне, пожалуйста, помогите, я умираю». – «Они помогли?» – спросил Дедушка. «Нет. Они все отвернули лица и спрятались. Я не могу их винить». – «Почему нет?» – спросил я. «Потому, – сказал Дедушка, отвечая за Августину, – что если бы они помогли, их бы тоже убили вместе со всеми их семьями». – «Я бы все равно их винил», – сказал я. «Ты можешь их простить?» – спросил Дедушка Августину. Она закрыла глаза, чтобы сказать: Нет, я не могу их простить. «Я бы жаждал, чтобы мне кто-нибудь помог», – сказал я. «Но, – сказал Дедушка, – ты бы не стал никому помогать, если бы это знаменовало, что тебя убьют и семью твою тоже». (Я долго обдумывал это и понял, что он был прав. Мне достаточно было вспомнить об Игорьке, чтобы понять, что я тоже бы отвернулся и спрятал лицо.) Теперь все стало до того неразличимо (потому что было поздно и еще потому, что на многие километры вокруг не было искусственного освещения), что мы не могли друг друга видеть, а только слышали голоса. «Ты бы их простил?» – спросил я. «Да, – сказал Дедушка. – Да. Я бы попытался». – «Ты так говоришь только потому, что даже вообразить не можешь, каково это испытать», – сказала Августина. «Я могу». – «Эта не из тех вещей, которые можно вообразить. Она случается. После этого нет места воображению».
«Как темно», – сказал я, что прозвучало странно, но иногда лучше сказать что-нибудь странное, чем ничего не сказать. «Да», – сказала Августина. «Как темно», – сообщил я герою, который возвратился со своими мешками грязи. «Да, – сказал он. – Очень темно. Я не привык быть так далеко от искусственного освещения». – «Это правда», – сказал я. «Что с ней произошло? – спросил Дедушка. – Она ведь спаслась, да?» – «Да». – «Ее кто-нибудь укрыл?» – «Нет. Она постучала в сто дверей, но ни одна не открылась. Она приползла в лес, где заснула от проливавшейся крови. В ту ночь она проснулась, и кровь высохла, и хотя ей казалось, что она умерла, умер только ее младенец. Он принял на себя ее пулю и спас ей жизнь. Чудо». Теперь все происходило слишком быстро, чтобы я мог понять. Я хотел понять это полностью, но тогда потребовался бы год на каждое слово. «Она смогла встать и пойти, но очень медленно. И она пошла в Трахимброд по своему кровавому следу». – «Почему она пошла назад?» – «Потому что была молодая и очень глупая». (Не потому ли и мы с тобой пошли назад, Джонатан?) «Она боялась стать убитой, да?» – «Этого она совсем не боялась». – «И что случилось?» – «Было очень темно, и все соседи спали. Немцы были уже в Колках, поэтому их она не боялась. Хотя их она бы и так не боялась. В молчании она прошла по еврейским домам и собрала все – все книги, и одежду, и остальное». – «Почему?» – «Чтобы это не забрали они». – «Немцы?» – «Нет, – сказала она. – Соседи». – «Нет», – сказал Дедушка. «Да», – сказала Августина. «Нет». – «Да». – «Нет». – «Она пришла к телам, которые были в яме перед синагогой, и удалила золотые пломбы, и остригла волосы, сколько смогла, даже у своей матери, даже у своего мужа, даже у себя». – «Почему? Как?» – «А потом?» – «Она спрятала эти вещи в лесу, но так, чтобы найти их, когда она вернется, и после этого выдвинулась в путь». – «Куда?» – «В разные места». – «Куда?» – «В Россию. В другие места». – «А потом?» – «Потом она возвратилась». – «Зачем?» – «Чтобы собрать вещи, которые спрятала, и отыскать остальное. Те, кто возвращался, были уверены, что найдут и свой дом, и своих друзей, и даже родных, которых на их глазах убили. Говорят, что перед концом света должен прийти Мессия». – «Но это был не конец света», – сказал Дедушка. «Конец. Просто он не пришел». – «Почему он не пришел?» – «Это и был урок, который мы вынесли из всего происшедшего: Бога нет. Вон сколько людей в окнах. Ему пришлось заставить от нас отвернуться, чтобы нам это доказать». – «Что если это было испытанием вашей веры?» – сказал я. «Я не могу верить в Бога, который испытывает веру таким образом». – «Что если это было не в Его власти?» – «Я не могу верить в Бога, который не властен такое остановить». – «Что если все это было делом рук человека, а не Бога?». – «В человека я тоже не верю».
«Что она обнаружила, когда вернулась во второй раз?» – спросил Дедушка. «Это, – сказала Августина и двинула пальцем по стене темноты. – Пустоту. Здесь ничего не видоизменилось со дня ее возвращения. Они забрали все, что оставили немцы, и пошли в другие штетлы». – «Она снова двинулась в путь, когда это увидела?» – спросил я. «Нет, она осталась. Она отыскала дом в наибольшей близости к Трахимброду – дома, которые не были разрушены, были заброшены, – и дала себе слово жить в нем, пока не умрет. Она взяла под охрану вещи, которые когда-то спрятала, и перенесла к себе в дом. Это было ее наказание». – «За что?» – «За то, что выжила», – сказала она.
Перед отбытием Августина отвела нас к памятнику Трахимброду. Это был кусок камня размером приблизительно с героя, размещенный посреди поля, – настолько посреди, что ночью отыскать его было совсем невозможно. На камне значилось на русском, украинском, идиш, польском, иврите, английском и немецком:
ЭТОТ МОНУМЕНТ ВОЗДВИГНУТ В ПАМЯТЬ
О 1204 ЖИТЕЛЯХ ДЕРЕВНИ ТРАХИМБРОД,
ПАВШИХ ОТ РУК НЕМЕЦКОГО ФАШИЗМА
18 МАРТА 1942 ГОДА.
Мы с героем стояли перед памятником на протяжении многих минут, а Августина и Дедушка удалились во тьму. Мы не разговаривали. Разговаривать было бы элементарной невежливостью. Я взглянул на него только раз, пока он записывал в дневнике информацию с памятника, и я ощутил, что он взглянул на меня только раз, пока я памятник лицезрел. Он сел насестом в траве, и я сел насестом рядом. Мы посидели насестом несколько минут, а затем оба легли на спины, и трава была как постель. Поскольку было очень темно, звезды были видны нам во множестве. Мы были словно под большим зонтом или под платьем. (Я это не только для тебя пишу, Джонатан. Мне так действительно казалось.) За много последующих минут мы переговорили о многих вещах, но, по правде, я не слушал его, и он не слушал меня, и я не слушал себя, и он не слушал себя. Мы были на траве, под звездами – вот и все, что мы делали.
Наконец Дедушка и Августина возвратились.
Нам потребовалось всего 50 процентов времени для путешествия назад по сравнению с путешествием сюда. Я не знаю, почему так получилось, хотя и догадываюсь. Августина не пригласила нас в дом, когда мы вернулись. «Уже так поздно», – сказала она. «Ты, должно быть, утомлена усталостью», – сказал Дедушка. Она улыбнулась наполовину. «Я не очень умею делать сон». – «Спроси у нее про Августину», – сказал герой. «А про Августану, про женщину из фотографии, вы что-нибудь знаете или хотя бы как нам ее найти?» – «Нет, – сказала она и опять посмотрела только на меня, когда это сказала. – Я знаю, что его дедушка уцелел, потому что потом я его один раз видела, может год спустя, может, два». Она дала мне возможность перевести. «Он возвратился в Трахимброд посмотреть, не пришел ли Мессия. Мы поели у меня дома. Я ему приготовила, что в доме нашлось, и выкупала в ванне. Мы старались очиститься. Он многое пережил, это было видно, но мы знали, что лучше ни о чем друг друга не спрашивать». – «Спроси у
