Полная иллюминация

Но прежде чем меня заподозрят в подхалимаже, необходимо отметить, что вдовы составляли лишь половину от общего числа любовниц моего юного дедушки. Он вел двойную жизнь: любил не только скорбящих, но и тех, кого не успела коснуться влажная лапка скорби, кто был ближе к своей первой смерти, чем ко второй. С его легкой руки расстались с невинностью пятьдесят две девственницы, и каждая в неповторимой позе, заимствованной им с картинок скабрезной колоды карт того самого приятеля, которого он все время оставлял в театре: одноглазую простушку Тали М с тугими косичками и заплатой из сложенной ярмолки на невидящем глазу он отшестидевятил, как валета; в Брэндил В, что страдала пороком сердца, отдувалась при ходьбе, носила очки с толстыми линзами и умерла до войны (слишком рано, но как раз вовремя) вошел со спины, как в двойку червей; Меллу С с пышной грудью и плоским задом, единственную наследницу самого богатого семейства в Колках (поговаривали, что в их доме даже столовое серебро было одноразовым), поимел на боку, как бубновую даму; Треме О, проявлявшей особое усердие на природе и стонавшей так пронзительно, что даже странно, как их не застукали, он позволил себя оседлать, как туза пик. Они его любили, а он их еб – десятка, валет, дама, король, туз – самый королевский из возможных флеш-роялей. Так что, несмотря на увечье, было у него все-таки две действующие руки: на одной – пять пальцев, на другой – пятьдесят две девочки, не сумевших или не пожелавших сказать «нет».

Но и выше пояса у него, конечно же, тоже была жизнь. Он ходил в школу и учился вместе со своими одногодками. Легче всего ему давалась арифметика, и его учитель, молодой Падший по имени Яким Е, даже предложил моим прабабушке и прадедушке отправить Сафрана в Луцк, в школу для одаренных детей. Но ничто не нагоняло на дедушку такой тоски, как учеба. Книги нужны тем, у кого нет настоящей жизни, – думал он. – Они не в состоянии ее заменить. Школа, которую он посещал, была небольшой: четыре преподавателя и сорок учеников. День был разделен на дисциплины религиозные, которым обучал Так Себе Раввин вместе с одним из прихожан Несгибаемой Синагоги, и дисциплины светские, или полезные, которым учили трое (а иногда двое, а иногда четверо) Падших.

Историю Трахимброда каждый школьник узнавал из книги, изначально написанной Досточтимым Раввином (И ЕСЛИ МЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО УСТРЕМЛЕНЫ К СВЕТЛОМУ БУДУЩЕМУ, НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ СНАЧАЛА ЗАГЛЯНУТЬ В СВОЕ ПРОШЛОЕ И ПРИМИРИТЬ СЕБЯ С НИМ?) и регулярно дополняемой комиссией, состоявшей из Несгибанцев и Падших. Книга Предшествующих начиналась как летопись исключительно эпохальных событий: баталий и перемирий, голодных лет и сейсмической активности, зарождения и гибели политических систем. Но довольно скоро туда были включены и подробно описаны события меньшего масштаба – торжества, важные свадьбы и смерти, записи о производимом в штетле строительстве (тогда в основном строили, а не разрушали), – и сравнительно небольшая книжица разрослась до трех внушительных томов. Вскоре по требованию читателей (как Несгибанцев, так и Падших) в Книгу Предшествующих стали включать результаты проводившейся раз в два года переписи с указанием имени и фамилии каждого жителя и краткой биографической справкой о его жизни (данные о женщинах появляются только после раскола Синагоги), краткие перечни менее заметных событий и комментарии, которые Досточтимый Раввин вынес в раздел ЖИЗНЬ, И ЖИЗНЬ ЖИЗНИ (к ним относились разъяснения, иносказания, всевозможные нормы и правила для желающих стать праведниками, а также симпатичные, хотя порой и бессмысленные афоризмы). Позднейшие издания, занимавшие уже целую полку, стали еще более подробными, поскольку жители вносили в них свои семейные архивы, портреты, важные документы и личные дневники, и в результате любой школьник мог без труда установить, что ел на завтрак его дедушка в любой из четвергов за пятьдесят лет до этого или чем занималась его двоюродная бабушка, пока дождь лил, не переставая, пять месяцев кряду. Поначалу новые сведения вносились в Книгу Предшествующих не чаще чем раз в год, но теперь это происходило постоянно, а когда сообщать было не о чем, члены комиссии сообщали о самих себе, чтобы процесс не прерывался, и книга, разрастаясь, во всем походила на жизнь: Мы пишем… Мы пишем… Мы пишем…

Даже самые отпетые двоечники читали Книгу Предшествующих, не пропуская ни слова, понимая, что со временем им тоже найдется место на этих страницах и что попади к ним в руки более позднее издание, они смогли бы прочесть о своих ошибках (и, возможно, избежать их), и об ошибках своих детей (и уж точно предотвратить их), и об исходе грядущих войн (и приготовиться к гибели близких).

И я уверен, что мой дедушка не был исключением. Он тоже пролистывал том за томом, страницу за страницей, в поисках…

Позорная бусина Янкеля Д

Результат ряда постыдных махинаций, процесс по делу опального ростовщика Янкеля Д был рассмотрен Высоким Несгибанским Судом в 1741 году. Означенный ростовщик, обвиненный в означенных постыдных махинациях, рассмотренных судом, был приговорен прокламацией штетла к ношению на шее позорной бусины, состоящей из костяшки счетов, нанизанной на белую нитку. Прошу особо отметить, что он не снимал бусину, даже когда его никто не видел, даже перед сном.

День Трахима, 1796

Одна исключительно зловредная муха ужалила в зад кобылу, впряженную в праздничную платформу из Ровно, побудив капризную кобылу встать на дыбы и сбросить чучело пахаря с платформы в Брод. Шествие платформ было отложено почти на тридцать минут, пока трахимбродские силачи извлекали из реки промокшее чучело. Виновная муха угодила в сачок школьника, личность которого не установлена. Мальчик занес руку, чтобы прихлопнуть ее, понимая, что нужен урок, но пока кулак опускался, муха дернула крылышком, но не взлетела. Мальчика (а это был чувствительный мальчик) внезапно постигло ощущение хрупкости жизни, и он выпустил муху. Муха, тоже что-то постигшая, умерла от признательности. Урок был преподан.

Болезненные младенцы

(См. Бог)

КОГДА ДОЖДЬ ЛИЛ, НЕ ПЕРЕСТАВАЯ, ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ КРЯДУ

Самое продолжительное наказание дождем случилось в два последних и три первых месяца 1914– 1915 гг. Чашки, оставленные на подоконниках, быстро переполнились. Цветы расцвели и утонули. В потолках уборных над ваннами были прорезаны отверстия… Важно отметить, что период, когда дождь лил не переставая, совпал с периодом русской оккупации,[11] а потому, сколько бы дождя ни пролилось, непременно находились те, кто уверял, что изнывает от жажды. (См. Гиттл К, Яков Л)

Мельница

Так уж случилось, что в одиннадцатый год одного бесконечно далекого столетия Народ-избранник (мы) был выпровожен из Египта под руководством нашего тогдашнего мудрого лидера Моисея. В суматохе бегства не было времени ждать, пока хлеб взойдет, и Бог наш Творец (да зародятся при имени Его радостные мысли), искавший совершенства в каждом из своих творений, а потому не желавший несовершенных хлебов, сказал своему народу (нам, а не им): ДА НЕ СОТВОРИТЕ ХЛЕБА СУХОГО, ПРЕСНОГО, НЕВКУСНОГО ИЛИ ЖЕ ТАКОГО, ЧТО СТАНЕТ ПРИЧИНОЙ МУЧИТЕЛЬНЫХ ЗАПОРОВ. Но Народ-избранник был страшно голоден, и мы рискнули побаловаться с дрожжами. То, что испеклось на наших спинах, было далеко от совершенства, поистине пресно, сухо, невкусно и пищеварению не способствовало, а потому привело Бога (да пребудет имя Его вовеки на наших непотрескавшихся устах) в настоящую ярость. Во искупление этого греха наших предков кто-нибудь из жителей нашего штетла ежегодно погибал на мельнице, возведенной в 1713 году. (Полный список погибших на мельнице прилагается в Приложении Г: Безвременные кончины.)

Существование Гоим

(См. Бог)

Цельность мира, каковой она нам представляется и не представляется

(См. Бог)

Шестое чувство евреев

Осязание, вкус, зрение, обоняние, слух… память. Если неевреи постигают мир посредством традиционных чувств, а памятью пользуются лишь как вспомогательным рычагом, помогающим интерпретировать события, то для евреев память важна не меньше, чем укол булавки, или ее серебряный отлив, или вкус крови, выступившей от ее укола на пальце. Уколовшись булавкой, еврей вспоминает другие булавки. Только связав этот укол с другими уколами – когда его мать пыталась заштопать рукав, из которого он не вынул руку, когда у его дедушки, долго гладившего влажный прадедушкин лоб, отходили онемевшие пальцы, когда Абрам проверил, заострен ли нож, чтобы Исаак не почувствовал боли, – еврей понимает, почему ему больно.

При виде булавки еврей задается вопросом: О чем с ней вспомнится?