могущественный… Вас я выбрала потому, что вы совершенно не знаете наших порядков и могли сделать все, как надо. Ведь сделали? Чудесно!..
— …Но обидно, — нахмурился Казаков и, взяв без дозволения королевы-матери кувшин, плеснул себе еще вина.
— Гм. Понимаете ли, мессир, я точно также незнакома с обычаями света вашей страны. И предполагаю, что они серьезно отличаются от принятых во Франции или Аквитании. Я должна загладить вашу обиду? Чем? Если я предложу вам золото, это выйдет еще оскорбительнее… Придумала! Мое предложение нисколько не ущемит вашу честь, и даст возможность выйти из невысокого звания оруженосца. Хотите, я найду вам покровителя? Очень влиятельного человека? Он уже в возрасте, пользуется уважением при многих дворах. Если угодно, я попрошу его дать вам рыцарское посвящение.
— Кто это? — вяло заинтересовался Казаков. Покидать сэра Мишеля, а уж тем более Гунтера ему вовсе не хотелось.
— Вы его видели вчера — благородный шевалье Ангерран де Фуа. Он как раз просил меня подыскать сообразительного помощника. Нет-нет, не спешите отказываться. Вы послужите мессиру Ангеррану, пока тот находится на Сицилии, а затем примете окончательное решение. Да, вот еще что! Вы можете ежевечерне приходить в гости к Беренгарии. Сегодня мы переедем обратно в монастырь, с аббатисой Ромуальдиной я разберусь самостоятельно.
— А Ричард?
— Ричард?.. У короля сегодня турнир и он не станет интересоваться ничем другим, кроме конных боев. Поверьте, о вас он забыл, едва уехав из замка. Согласны?
…Всадник, с головы до пят затянутый в кольчужный доспех, будто рыба в чешую — собственно кольчуга, чулки, оголовье, перчатки — вылетел из седла и тяжело грохнулся на сухую землю. Его соперник, остановив коня, торжественно потряс сломавшимся от удара копьем и совершил почетный круг по огороженному ристалищу. Поверженного торопливо унесли, оставив зрителей гадать — жив он или нет.
Сэр Мишель сидел на трибуне хмурый — ему тоже досталось. По жребию турнира он вышел одним из первых, противником рыцаря оказался шевалье с юга Франции, каковой и отправил молодого Фармера в кратковременное бессознательное состояние, последовавшее сразу за падением с лошади. К счастью, никаких серьезных повреждений не случилось, так, несколько синяков и уязвленное в очередной раз самолюбие.
— Костоломная забава, — комментировал восседавший рядом Гунтер. — Нет, я понимаю — благородное искусство, удаль, сила, желание прославиться… И все равно не могу принять таких развлечений. Сегодня уже шестерых покалечили.
— Коли не понимаешь и не принимаешь, молчи, — огрызнулся Фармер. — Самому-то небось страшно выйти?
— Страшно, — кивнул германец, с интересом наблюдая, как вызывают новых поединщиков. — Пойми, голову тебе могут проломить и в Святой земле, так зачем рисковать сейчас? К тому же я не умею.
— На турнирах приобретаешь необходимый опыт, — наставительно сказал сэр Мишель. — Чем чаще сражаешься с благородными дворянами, тем лучше будешь воевать с неверными.
— У сарацин тактика другая, — отозвался Гунтер. — Нет у арабов тяжелой конницы. Налетели, ударили, удрали. Потом еще несколько раз подряд, пока не измотают противника.
Рыцарь замолчал, Гунтер продолжал смотреть за поединками. На подобном представлении он находился впервые и было интересно взглянуть, как же выглядят настоящие рыцарские бои.
В романах о Средневековье — по крайней мере, у Вальтера Скотта — турниры эпохи двенадцатого века описывались красочно, но не совсем достоверно. Лет через сто или сто пятьдесят действительно появятся трубы, разряженные герольды, тяжелые кованые доспехи с глухими шлемами, на которые крепилась уйма украшений и турнир станет красивым, пусть и небезопасным, зрелищным представлением. Здесь все происходило гораздо проще.
Вообще-то традиция турниров пошла еще с римских времен, а вездесущие скандинавы, разбредшиеся много лет назад по всей Европе и осевшие на новых землях, добавили в нее свои особенности. В эпоху до Вильгельма Завоевателя, то есть всего сто лет назад, турнир представлял собой отнюдь не куртуазный спектакль, а настоящую кровавую бойню.
Представьте только: в поле перед замком (зрители стоят на стене, во избежание того, чтобы их не затоптали внизу) выстраиваются два отряда до пятидесяти человек числом, а затем начинается драка стенка на стенку. Господа рыцари гвоздят друг друга чем попало и куда попало, победителем чаще всего объявляется выживший, а тех, кому не подфартило, несут в церковь отпевать. Количество погибших и покалеченных в таком, с позволения сказать, турнире, достигало столь внушительных размеров, что благородному сословию всерьез грозила опасность полнейшего истребления.
Во избежание постоянных и непоправимых потерь среди дворянства дикость, варварство и несдержанность норманнов пришлось уравновешивать созданием турнирных правил. В разных странах они были разные: где-то запрещались конные поединки, в другом месте противники могли бороться только «до первой крови» или «до признания поражения», иногда разрешалось драться вовсе без оружия — вариант кулачного боя. Но бойцы все равно гибли. Достаточно вспомнить смерть на турнире в Париже принца Годфри, третьего сына короля Генриха и старшего брата Ричарда.
В начале века, когда уже установились непреложные кодексы поединков, соблюдавшиеся всеми, кто носил шпоры и герб, в Европе возник новый персонаж, плавно перекочевавший из дешевых кабаков и с проселочных дорог в напыщенные и слезоточивые поэмы трубадуров: Странствующий Рыцарь.
Увы, эти шевалье отнюдь не спасали благородных девиц от разбойников или злых колдунов, уж точно не охотились на драконов за отсутствием таковых (последнего, говорят, угрохал знаменитый по «Песне о Нибелунгах» Зигфрид Нидерландский еще во времена Меровингов) и вовсе не искали Святой Грааль. Происходили странствующие рыцари из бедных семей или оказывались ненаследными младшими сыновьями. Легендарный герой Средневековья, вошедший в предания и баллады благодаря романтической фантазии менестрелей, попросту зарабатывал деньги.
Правила гласили: победитель имеет право забрать у побежденного доспех, оружие и коня или, по уговору, взять выкуп, причем весьма немаленький. Странствующие рыцари слетались на крупные турниры, как мухи на навоз. Если употреблять термины другой эпохи, это были настоящие профессионалы, которые жили и кормились только схватками. При удаче странствующий рыцарь (обычно великолепно владеющий оружием и всеми особенностями как пешего, так и конного боя) мог завалить какого-нибудь герцога, потребовать выкупа и спокойно доживать свои дни в приобретенном на честно заработанные деньги маленьком, но своем собственном поместье.
Везло немногим, а потому встретить такого вот ловца удачи с большой дороги можно было где угодно — от Палестины до Португальского королевства. Зловредные и голодные соискатели чужого добра устраивались на мостах или перекрестках, поджидая добычу, объявляли проезжим, что «дали обет» бессонно сторожить мост до самого заката и сражаться с любым, кто попытается его перейти. Зачастую от подобного авантюриста можно было откупиться, но иногда встречались рыцари идейные — действовавшие в полном соответствии с балладами. Таких сумасшедших уважали, хотя и побаивались.
Рыцарские обеты, по мнению Гунтера, являлись настоящим проклятьем. Мишель с самым серьезным видом недавно поведал ему некоторые примеры, и германец только глаза таращил, выясняя для себя новые подробности бытия славного дворянского племени. Самым жутким обетом считалось слово незаконного сына графа Анжуйского Ренье: сей молодой человек то ли спьяну, то ли в горячке пообещал в течение года никому ни в чем не отказывать. Бедняга Ренье за двенадцать месяцев превратился в задолжавшего всем и каждому нищего оборванца, ибо просьбы окружавших его людей в основном носили имущественный характер. Он даже перетерпел требование какого-то крестьянина подарить ему рыцарский меч, каковой, по слухам, оным крестьянином был незамедлительно пропит. Зато Ренье д'Анжу прославился на всю Аквитанию как добродетельный христианнейший рыцарь.
