А? - Ну, понял, понял, - буркнул Семен, доставая из кармана серого макинтоша (добытого из того же сундука) бутылку, стопку и огурец. - Да ты никак казенной седни принес? - восхитился домовой. - Ну, скажу тебе, хороший ты хозяин! Папашу твоего я шибко уважал, так ведь он в меня не верил! Только на девятое мая оставлял стаканчик с водочкой, хлебушком накрытый, на ночь - вот тогда я лишь и разговлялся. А ты... будет из тебя толк, будет. Крякнув, он лихо опустошил стопочку, откусил кусок огурца и, не прожевав, приказал: - Доставай кошку. На чердаке было темновато, но домовому это помехи не составляло. Семен предъявил ему черную кошку - держал он ее за шиворот и на вытянутой руке. - Ага, Маньки Селедчихи. Ну, хрен с ей, она скотина известная. Только вот... дай-ка, дай-ка разглядеть... - Побойся бога, суседка, - взмолился Семен. - Третью ведь приношу! Сколько ты их браковать будешь? Легко, по-твоему, ночью черную кошку поймать?! Он с ужасом вспомнил свои ночные бдения на пустырях и даже на крышах, удавки - нехитрое, но собственное изобретение (а сколько раз он не успевал затянуть петлю, и кошка убегала!), крики разъяренных хозяев, а главное - хозяек, - хорошо, хоть ни разу толком не разглядели! - наконец исцарапанные руки... - А сколько надо, столько и буду! Не хватало еще на белой шерстинке нагреться! - сварливо ответил домовой. - Ты, хозяин, слушай старого человека, я дурному не научу. А если делать - так делать, а не дурака валять! Впрочем... годится. Значит, котел чугунный у тебя есть... - Есть, - подтвердил Семен Орестович. - Ну, и ладненько. С завтрашней ночи и начнешь. Ровно в полночь опустишь ее в кипящий котел... - Живую?! - ужаснулся Семен. - Э-э, да ты, видать, слабоват, а туда же - Силу хочу! - издевательским тоном обрезал его домовой. Семен промолчал. Домовой после паузы продолжил: - Значит, варить будешь двенадцать ночей. На исходе двенадцатой выплеснешь на костер весь этот... бульончик, костер погаснет, и ты найдешь в пепле одну-единственную косточку. Она и будет кость-невидимка. Возьмешь ее через тряпочку, положишь в полу кафтана, отнесешь в дом - и не трогай! А вечерком, в обычное время, принесешь на чердак, тоже в тряпице, я тебя ждать буду, объясню, что дальше делать. Как вести себя, пока кошку варишь, сейчас расскажу. Значит, так: котел вскипятить к полуночи и ровно в двенадцать бросить туда кошку. Это в первый день. А потом - уже с кошкой котел ставить на огонь ровно в полночь. И не опаздывай ни на минуту. Ну, на минуту-то, наверное, можно... Варить до первых петухов, слава Богу, на улице еще остались, кричат. Закукарекают - снимай сразу. Но вот что нельзя точно: заснуть нельзя, днем отсыпайся. От котла не отходи - перевернут! - Кто? - удивился Семен. - Ну... есть кому. Ты их все равно не увидишь, и хорошо, что не увидишь. Но они там будут! О семье своей вспоминать нельзя, - хотя у тебя ее нет, а бывшая не считается. Это ладно. Наговоры я тебе продиктую - выучи наизусть, в темноте, при костре, можешь и не разобрать. На каждый новый день - новый наговор. И последнее: дело это долгое и нудное, можешь ругаться - тебе захочется, я знаю, - но только не вслух! Особенно упаси тебя нечистую силу упомянуть. Никшни! Иначе косточку-то-невидимку прямо из котла и украдут, ты и не заметишь. - Эти?.. - спросил Семен Орестович. - Эти... Ну, давай, клади кошку назад в мешок (тут только Семен сообразил, что в руке домового кошка ни разу даже не мяукнула), и давай, благословясь, допьем. Тебе сейчас полезно, а мне... тоже. Благословясь - не благословясь, а выпили. Семен потуже затянул мешок, пока домовой занюхивал водку огурцом, а потом достал фонарик, ручку и блокнот. - Диктуй, я готов...
..................................................................
Дикий, заброшенный сад густо зарос вишенником, особенно у забора в дальнем краю участка. Вполне выспавшийся Семен Орестович еще с вечера наготовил топлива. По счастью, за домом имелась поленница, - осталась с тех времен, когда по улице еще не провели газ. Поскольку дрова были в основном дубовые да вязовые (ох, и покарячился с ними батя, наверное!), они за десяток лет не сгнили, а даже подсохли, - лежали-то под навесом... Добрую треть поленницы перетаскал к вишеннику Семен, чтобы сразу хватило на все двенадцать ночей. Достал из сарая треножник с крюком, принес пару ведер воды - еще выкипит! - и круглый котел с крышкой. В таких чумаки когда-то варили кулеш, когда возили силь з Крыму, а сейчас эти котлы высоко ценятся рыбаками- любителями, каковым отец и был. Если кто ночью и увидит огонь костерка - то только со стороны огородов, а кому там по ночам мотаться, кроме разве влюбленных парочек, но им огонь ни к чему. Так что сплетен особых пойти не должно бы... Да и с двенадцати ночи до четырех утра (петухи должны запеть никак не позже, насколько он помнил) надо как-то время убить - захватил с собой Семен и 'Спидолу'. Оно и время точненько услышишь, удобно. Наконец, минут за пятнадцать до полуночи, с тяжелым сердцем открыл чулан и вынес оттуда мешок с кошкой. Та не ворочалась, не мяукала, но была явно живой: напряглась, ждала удобного случая, чтобы вырваться и сбежать. Костерок горел несильно, вода пока не кипела, и Семен подбросил дровец - пару дубовых полешков, заранее наструганных на манер ежей. Включил приемник, настроился на 'Маяк'. Надел старые кожаные перчатки, непременный атрибут его ночных охот, за минуту перед сигналами точного времени стал осторожно развязывать мешок. Поднял крышку котла - вода кипела ключом. В самый раз... Приемник начал бибикать. Семен запустил в мешок руку и стал читать наговор, лежащий перед ним на земле в свете костерка. С двенадцатым сигналом он выдернул руку из мешка и разжал ее над котлом. Дикий кошачий визг тут же захлебнулся -Семен мгновенно водрузил крышку на место. - Ну, смог, - промелькнуло в его мозгу. Дочитав наговор, наш герой вытер со лба пот (почему-то холодный), уменьшил громкость приемника и стал ждать петушиного крика. Он должен был злиться на себя, на домового, на эту идиотскую ситуацию - но злости не было. Вообще не было никаких особых чувств. Семен Орестович за свою довольно уже длинную жизнь видывал виды, порой и такие, какие среднестатистическому человеку вовек не увидать, да, пожалуй, и не услыхать; тем не менее убийство кошки, да еще таким невероятным способом, заставило его совесть заранее ныть. А вот убил - и нытье прекратилось. Не было ему жалко ни кошку, ни себя. Ругаться не хотелось, тем более нечистую силу вспоминать, что домовой как раз категорически запретил. Ничего не хотелось. Надо было просто отбыть ночное бдение, а затем - еще одиннадцать таких же. 'Отнесемся к этому как к работе', - определил для себя Семен Орестович. 'В экспедициях же дневальным приходилось бывать? Да еще всю ночь, да зимой! А тут - дома, в августе, благодать и растворение воздухов!'. Однако благорастворения особого - воздухов то есть - не было. Мясо варилось немытое, непотрошеное... Но и на блевоту не тянуло. Воняло, но терпимо. Семен слушал радио, не вникая в болтовню дикторов и ди-джеев, подбрасывал в огонь полешки, пару раз подлил в котел воды... Думалось, наверное, но о чем - он понять не мог. Было не скучно, хотя и веселья не замечалось, никакой нечистой силы поблизости он не ощущал (и не рвался), так и скоротал время, пока не услышал первый петушиный крик через три двора. Снова надел перчатки, снял с таганка котел и отнес его в заранее приготовленную ямку. Накрыл досками, залил костер из припасенного ведра и пошел в дом. Спать не хотелось. Хотелось помыться. Он включил колонку и стал набирать ванну. Одиннадцать других ночей ничем не отличались от первой. Правда, на четвертый день он зверски напился, причем в одиночку, но - словно какой-то часовой механизм работал в его организме! - проснулся вовремя и с легкой головой, так что все успел, не опоздал. Нечистая сила не беспокоила, он отбыл все 'собачьи вахты', как положено опытному матросу. Когда на двенадцатую ночь запели петухи и Семен Орестович, надев перчатки, взялся за дужку котла, ему показалось, что кто-то разочарованно взвыл на разные голоса. Но обращать на это внимание он не стал, а сделал все, как суседка велел. Потом прутиком покопался в золе. Да, действительно, одна-единственная косточка. Взяв ее чистой ветошкой, в нее же косточку и завернул. Снова вымылся в ванне (теперь он делал это каждое утро), стал думать, как убить время - нетерпение его просто колотило! - и незаметно уснул в кресле. В урочный час домовой ждал его на чердаке. - Так, кость у тебя? Давай ее сюда. Семен Орестович сунул тряпочку с костью в лохматую руку. - Она! - повертев косточку перед глазами в свете луны, облегченно заявил домовой. - Ну, теперь можно и ко второму этапу переходить. - А кость... что - у тебя останется? - Конечно, - с нескрываемым удовольствием ответил суседка. - Она мне, собственно, ни к чему, но тебе - тоже, если ты Силы хочешь. Не понял? В том-то и смысл. Чтобы отказаться от маленькой Силы в пользу большой. - А-а, - разочарованно протянул Семен. - А что, хотелось небось невидимым пошляться? Хотелось, вижу... Да не придется пока. Теперь тебе надо неразменный рубль добывать. А как это делается - объясню, когда казенной угостишь. Что? Не принес?! Ну, тогда до завтра, дорогой! - ехидно заявил домовой. - Да принес, принес, - успокоил его Семен Орестович. - И даже селедку. Давно небось селедки не пробовал? - Давно, - согласился собеседник. - Селедка - это славно. Наливай тады, чего сидишь? После выпивки домовой, как всегда в таких случаях очень похожий на институтского доцента Корнева, рассказывающего, что по Гегелю во главе государства должен стоять монах (Корнев в своих юношеских конспектах пропустил в слове 'монарх' букву 'р'), стал объяснять: - Вторая ступень - это искус. Будешь добывать неразменный рубль. Э, нет, рубль не годится, что на него сейчас купишь? Гусь-то рублей четыреста стоит, надуют тебя, как пить дать! Да и где они, серебряные-то рубли? Проси неразменный бакс! - У кого его просить? В банке 'Империал', что ли? поинтересовался Семен. Домовой
