— Это какое же? — Вера ядовито улыбнулась.
— Уголовный сыск — мое самое большое хобби, — жестко ответил Родион Георгиевич.
Лебедев предупреждающе кашлянул.
— Глупость! — Вера недовольно фыркнула. — Надо увлекаться чем-то особенным, восточным, да хоть японским!
— Зачем же? — с ледяной выдержкой спросил Ванзаров.
— Нам всем надо учиться японской культуре! Какая тонкость, какая изысканность во всем! Гармония человека и природы!
— Не люблю я все эти восточные штучки, — медленно ответил Ванзаров. — Особенно японские. И раньше не любил, а уж как началась война… Да и что в японцах хорошего? Едят бог знает что. Ходят в халатах. Дома из бумаги строят…
— А самурайских дух, а кодекс чести воина? Это же прекрасно! — Вера сцепила худые пальцы. — Если князь самурая погибает, самурай убивает себя. Нам бы такую преданность и верность!
— Знаете, барышня, — процедил Ванзаров, из последних сил сдерживаясь. — Русский офицер, конечно, не самурай, но, что такое честь и верность, он хорошо знает. А уж погибать из-за бездарных генералов, которые и его, и простых солдат считают пушечным мясом, этого сколько угодно! Во всех войнах примеры найдете. И заметьте, никто из этого культа не делает.
Официанты и буфетчики с интересом прислушивались к разгорающемуся спору. Лебедев дергал коллегу за край пиджака, но Ванзаров уже завелся.
— А как же высокая культура японцев? — пробасила Герцак.
— А вы почитайте газеты, как эти господа с высокой культурой недавно вырезали обоз раненых казаков, которые даже шашку поднять не могли! И ведь мало культурным японцам, что резали беспомощных. Они солдатикам нашим, еще живым, уши отрезали и в рот запихивали. Как вам?
— Это война! Наши тоже не ангелы!
— Конечно, не ангелы. Только не люблю, когда образованные люди делают из чужого теста русский хлеб. Пусть японцы живут, как им Бог положил, по-японски. Хотят — животы себе режут, а хотят — под цветущими вишнями сидят. Я ведь не против. Только и мы будем жить по-своему.
— Конечно! В русской грязи, пьянстве и рабстве! — Вера показала рукой на притихших официантов.
— И это есть! — решительно наступал Ванзаров. — Грязь, сколько мне Господь сил отпустит, я выметать буду. С рабством — сложнее. А вот насчет пьянства — без этого нельзя. Во-первых, очищение организма. Во-вторых, средство от холода. А в-третьих, если бы не пьянство, как бы русский мужик, загнанный в состояние бесправной скотины, смог бы остаться человеком?
— Ванзаров! Да вы революционные идеи проповедуете! — понизив голос, с некоторым удивлением сказала Вера.
— Нет у меня никаких идей, барышня. Мне идеи по должности не положены!
— Так как же вы…
— А вот так! — Ванзаров стукнул кулаком по столу. Бокал с абсентом задрожал, чашечки жалобно звякнули. — Я, коллежский советник, чиновник особых поручений Департамента полиции, на самом деле такой же мужик. Вся разница — в годовом жалованье и чистом пальто. Но что такое долг и честь, я хорошо знаю. И если придет час умереть за Россию, смогу это сделать не хуже вашего самурая. И водки люблю выпить. Особенно с мороза.
Ванзаров выплеснул ярость и тяжело дышал. Он раскраснелся, вспотел и полез в карман за платком. Лебедев машинально давил ложечкой кофейную гущу, видимо ожидая катастрофу: сейчас оскорбленная Герцак встанет и уйдет.
Однако Вера с восхищением смотрела на сыщика.
— Уважаю, — сказала она тихо. — Хоть полицейская ищейка, «фараон», а имеет представление о чести! Редкий случай.
— Вот что, Вера… — все джентльменство Ванзарова окончательно улетучилось. — Или веди к своим знакомым, или проваливай.
Лебедев трусливо зажмурился.
— Ладно, Ванзаров, ты мне понравился! — Вера встала из-за столика. — Поехали.
Герцак, Ванзаров и Лебедев сели в пролетку. Джуранский, сохраняя инкогнито, поймал другого извозчика и приказал следовать за удалявшимся экипажем.
До Седьмой линии Васильевского острова они добрались за пятнадцать минут.
Дама провела эксперта и сыщика по двору, заваленному снегом и замерзшими помоями, и открыла дверь черной лестницы.
Джуранский, осмотревшись, выбрал позицию на улице, рядом с воротами. Ротмистр четко выполнял распоряжение Ванзарова: не повторять ошибки, случившейся в Озерках, и заранее перекрыть возможный отход преступников. Джуранский не обратил внимания на даму в десяти шагах от него, которая, пошатываясь, шла в сторону Большого проспекта. Мечислав Николаевич видел только ее спину и решил, что пьяная проститутка возвращается домой.
Вера поднялась на четвертый этаж, подошла к ободранной двери и постучала три раза особым сигналом.
За дверью что-то громко лязгнуло, словно отпирали амбарную щеколду.
— Василий, я с гостями! — Вера отстранилась, показывая двух господ.
Родион Георгиевич вежливо приподнял котелок, приветствуя нечесаное существо мужского пола, с босыми ногами, в замызганной рубахе навыпуск, и последовал за дамой. Эксперт шел следом.
Войдя в темную прихожую, Ванзаров сразу почувствовал сладковатый запах.
— Чем пахнет? — тихо поинтересовался сыщику эксперта.
— Так пахнут бескрайние поля в Китае, засеянные красным маком, в соке которого люди находят дорогу в страну фантазий… — Лебедев вздохнул. — …Из этой страны уже нет возврата. Так пахнет опий.
— Аполлон Григорьевич, вы уже здесь бывали?
— Никогда! — признался Лебедев. — В артистических кругах это место называют «Черная Башня». Попасть сюда можно только по рекомендации одного из членов кружка, который создал и возглавляет недоучившийся студент Иван Богородов. Поэтому всех его, так сказать, «учеников» прозвали «богородовцами». Многие хотели бы здесь побывать, но разрешается лишь избранным. То, что Вера решилась нас привести, — просто чудо.
— Это что — секта?! — прошептал Ванзаров.
— Скорее тайный союз единомышленников. «Богородовцы» собираются вместе, говорят о новых путях в искусстве, философствуют, придумывают формы театра будущего, пишут безумные стихи, рисуют картины, которые и дворник не согласится повесить в своей каморке… Ну и тому подобное…
— И что ж тут такого? — удивился сыщик. — Богема, она и есть богема! Фантазии и все такое…
— Да, только все их художественные фантазии рождаются под воздействием регулярного приема опия. Вот вам и вся богема. Я бы назвал их самоубийцами.
— А почему «Черная Башня?»
— Сейчас увидите…
Прямо перед носом Ванзарова резко распахнулся занавес, вспыхнул свет, и сыщик увидел Веру. Герцак придерживала над головой материю из черного бархата.
— Отец тебя примет! — сказала она с неожиданным достоинством. Так дворцовая фрейлина сообщает о высокой милости императрицы. — Пойдешь один. Аполлону велено ждать.
— Желаю удачи! — обиженным тоном пробормотал Лебедев.
Ванзаров переступил порог комнаты, и Вера сразу задернула занавес, словно оберегая тайну от любопытства; эксперта. То, что увидел Родион Георгиевич, было крайне необычно. Все стены, потолок и пол покрывала черная: краска. Черные шторы наглухо закупорили окна.
На полу черной комнаты, посреди разноцветных персидских подушек, возлежал юноша лет двадцати трех, тощий и вялый, с редкими клочками мерзкой бородки. Судя по всему, это и был Отец, или, в миру — Иван Богородов.
