собственной оси, уверенный, что одна из четырех дверей сейчас откроется, и за ней окажется враг. Он даже знал, как этот враг будет выглядеть: в черном обтягивающем наряде, с маской, закрывающей всё лицо, так что видны только глаза.
И он в самом деле увидел черного человека без лица, но не там, где ждал. Озираясь по сторонам, титулярный советник задрал голову – и обмер. На потолке, прямо над Фандориным, лежал (да-да, вопреки всем законам физики, именно лежал!) ниндзя, распластавшись по-паучьи. Два поблескивающих глаза в прорези между головным платком и маской смотрели прямо на вице-консула.
Эраст Петрович вскинул руку с револьвером, но пуля ударила в доски – невообразимо быстрым движением синоби вцепился дипломату в дуло и успел отвести его в сторону. Хватка у человека-паука была мертвая.
Внезапно пол под ногами Фандорина провалился, и титулярный советник, зажмурившись, рухнул вниз. «Герсталь» при этом остался в руке у ниндзя.
Упал Эраст Петрович мягко – кажется, на подушки. Открыл глаза, ожидая, что окажется в темноте, но в подвале горела лампа.
Напротив оглушенного падением Фандорина, подогнув ноги, сидел сухонький старичок, курил длинную трубку с крошечным ковшиком на конце.
Выпустил голубоватое облачко, сказал:
– I wait and you come [42].
Прищуренные глазки открылись пошире, блеснули неистовым пламенем, будто два раскаленных угля.
Смерть врага
В отличие от комнат, которые Фандорин видел наверху, подвал выглядел обжитым и по-своему даже уютным. По полу действительно были разбросаны подушки, на лаковом столике дымилась чашка чаю, а за спиной у страшного старичка висела картина – портрет воина в рогатом шлеме, с луком в руках, в зубах зажата стрела, сверкающие глаза грозно устремлены в небо.
Эраст Петрович вспомнил легенду о том, как великий Момоти Тамба подстрелил фальшивую луну, но титулярному советнику сейчас было не до древних преданий.
Кидаться на врага было бессмысленно – Фандорин слишком хорошо запомнил две предыдущие схватки с дзёнином, закончившиеся самым унизительным образом. Когда противник во стократ сильнее, у человека, обладающего достоинством, остается лишь одно оружие – присутствие духа.
– Зачем ты похитил О-Юми? – спросил Эраст Петрович, изо всех сил стараясь придать лицу бесстрастность (после только что перенесенного потрясения это было трудно). Кое-как уселся на полу, потер разбитый кулак. Люк, в который свалился Фандорин, уже захлопнулся – над головой желтел дощатый потолок.
– Я ее не похищал, – спокойно ответил старик на своем ломаном, но вполне понятном английском.
– Лжешь!
Тамба не обиделся, не рассердился – сонно полуприкрыл веки.
– Ложь – мое ремесло, но сейчас я говорю правду.
Не вышло у Эраста Петровича с бесстрастием – охваченный внезапным приступом слепой ярости, он рванулся вперед, схватил старикашку за тощую шею и затряс, уже не помня, что дзёнин может парализовать его одним прикосновением пальца.
– Куда ты дел Юми? Где она?
Тамба не сопротивлялся, его голова моталась на тщедушных плечах.
– Здесь. Она здесь, – услышал Фандорин и отдернул руки.
– Где «здесь»?
– Дома. Мидори ждет тебя.
– Какая еще Мидори? – напряженно сморщил лоб титулярный советник. – Где моя Юми?
Старик, как ни в чем не бывало, заглянул в трубку, увидел, что табак высыпался, и заложил новую щепотку. Надувая щеки, разжег огонь и только тогда сказал:
– Ее настоящее имя Мидори. Она моя дочь. И я ее не похищал. Попробовал бы кто-нибудь такую похитить...
– А? – вот и всё, что смог вымолвить сраженный Фандорин.
– Она всё решает сама. У нее отвратительный характер. Я мягкий отец, она вертит мной как хочет. Настоящий Тамба такую дочь убил бы.
– В каком смысле «настоящий Тамба»? – Вице-консул отчаянно тер лоб, пытаясь собраться с мыслями. – А ты кто?
– Я его преемник в одиннадцатом колене. – Дзёнин показал трубкой на портрет воина в рогатом шлеме. – Я обычный, слабый человек, не то что мой великий предок.
– К черту г-генеалогию! – воскликнул Эраст Петрович. – Где моя Юми?
– Мидори, – снова поправил одиннадцатый Тамба. – Она правильно сказала про тебя: ты полузрячий, короткокрылый, полуспелый. Взгляд острый, но проникает недалеко. Полет стремительный, но не всегда точный. Ум острый, но не глубокий. Однако я вижу у тебя под левой скулой тень кагэбикари, она свидетельствует о том, что ты еще в самом начале своего Пути и можешь измениться к лучшему.
– Где она?! – вскочил на ноги Фандорин, не желая слушать эту чушь. Вскочил – и ударился головой о дерево, потолок для его роста был низковат.
В макушке у вице-консула зазвенело, перед глазами поплыли круги, но старик, назвавший себя отцом О-Юми, не прервал свою речь ни на мгновение:
– Если б я вовремя заметил у тебя по краям лба шишки инуока, я бы не напустил на тебя гадюку. Таких, как ты, не кусают собаки, не трогают змеи, не жалят осы. Тебя любят вещи и животные. Ты человек очень редкой породы. Поэтому я и приставил к тебе свою дочь.
Больше Эраст Петрович его не перебивал. О-Юми упоминала о том, что ее отец был непревзойденным мастером нинсо! Неужели то, что он говорит, правда?
– Мидори присмотрелась к тебе и подтвердила: да, ты особенный. Такого убивать жаль. При правильном употреблении ты можешь принести много пользы.
– Где она? – упавшим голосом спросил Фандорин. – Я должен ее видеть...
Тогда Тамба протянул руку к стене, нажал на что-то, и стена отъехала в сторону.
В соседней комнате, ярко освещенной бумажными фонарями, сидела О-Юми – в бело-красном кимоно, с высокой прической. Совершенно неподвижная, с застывшим лицом, она была похожа на прекрасную куклу. Эраста Петровича отделяло от нее не более пяти шагов.
Сорвавшись с места, он бросился к ней, но О-Юми не шелохнулась, и он не посмел ее обнять.
«Одурманена!» – мелькнуло у него в голове, но ее взгляд был совершенно ясен и спокоен. Чужая, непонятная, О-Юми сидела перед Эрастом Петровичем на расстоянии вытянутой руки, но преодолеть эту дистанцию казалось невозможным. Он любил не эту женщину, а другую, которой на самом деле, выходит, не существовало...
– Что...? Зачем...? Почему...? – бессвязно лепетал бедный Фандорин. – Ты – ниндзя?
– Самая лучшая в клане Момоти, – с гордостью сказал Тамба. – Она умеет почти всё, что умею я. Но кроме того владеет искусствами, которые мне недоступны.
