коробки, связки книг, огромный трехколесный велосипед и даже саженного размера часы в виде лондонского Биг Бена.
– Красивая вещь. И удобная. Правда, я предпочитаю карманные, – не удержался от сардонической реплики консул, но тут же взял себя в руки – просиял любезной улыбкой, простер руки в сторону набережной. – Добро пожаловать в Йокогаму. Отличный город, вам он понравится!
Последняя фраза была произнесена уже без насмешливости. За три года Доронин успел сердечно привязаться к городу, который рос и хорошел день ото дня.
Всего двадцать лет назад здесь была крохотная рыбацкая деревушка, и вот, благодаря встрече двух цивилизаций, вырос отличнейший современный порт: пятьдесят тысяч жителей, из которых почти пятую часть составляют иностранцы. Кусочек Европы на самом краю света. Особенно Всеволоду Витальевичу нравился Банд – приморская эспланада с красивыми каменными зданиями, с газовыми фонарями, с нарядной публикой.
Но Онегин, оглядев всё это великолепие, состроил кислую мину, отчего Доронин нового сослуживца окончательно не полюбил. Вынес ему вердикт: надутый индюк, высокомерный сноб. «А я тоже хорош, гвоздику ради него нацепил», подумал консул. Раздраженно махнул рукой, приглашая Фандорина следовать за собой. Цветок из петлицы выдернул, отшвырнул.
Бабочка взметнулась вверх, потрепетала крылышками над головами российских дипломатов и, зачарованная белизной, пристроилась на шлем к Фандорину.
«Надо же было вырядиться таким шутом!» – терзался лиловыми мыслями обладатель чудесного головного убора. Едва ступив на трап и осмотрев публику на пристани, Эраст Петрович сделал открытие, очень неприятное для всякого, кто придает значение правильности наряда. Когда ты одет правильно, окружающие смотрят тебе в лицо, а не пялятся на твой костюм. Внимание должен привлекать портрет, а не его рама. Сейчас же выходило ровно наоборот. Купленный в Калькутте наряд, который в Индии смотрелся вполне уместно, в Йокогаме выглядел нелепо. Судя по толпе, в этом городе одевались не по-колониальному, а самым обычным образом, по-европейски. Фандорин делал вид, что не замечает любопытствующих взглядов (казавшихся ему насмешливыми), изо всех сил изображал невозмутимость и думал только об одном – поскорей бы переодеться.
Вот и консул, кажется, был фраппирован оплошностью Эраста Петровича – это чувствовалось по колючести взгляда, которую не могли скрыть даже темные очки.
Приглядываясь к Доронину, Эраст Петрович по всегдашнему обыкновению выстроил дедуктивно- аналитическую проекцию. Возраст – сорок семь, сорок восемь. Женат, но бездетен. Умен, желчного склада, склонен к насмешливости, отличный профессионал. Что еще? Имеет вредные привычки. Круги под глазами и желтый оттенок кожи свидетельствуют о нездоровой печени.
А Йокогама молодому чиновнику по первому впечатлению и правда не понравилась. Он надеялся увидеть картинку с лаковой шкатулки: многоярусные пагоды, чайные домики, снующие по воде джонки с перепончатыми парусами, а тут обычная европейская набережная. Не Япония, а какая-то Ялта. Стоило ли ради этого огибать половину земного шара?
Первым делом Фандорин избавился от дурацкого шлема – самым простым способом. Сначала снял, будто жарко сделалось. А потом, поднимаясь по лестнице к набережной, незаметно положил изобретение колонизаторов на ступеньку, да и оставил там – кому надо, пусть забирает.
Омурасаки не пожелала расставаться с титулярным советником. Покинув шлем, заполоскала крылышками над широким плечом молодого человека, но так и не села – заметила посадочную площадку поинтересней: на плече у рикши пестрела, посверкивая капельками пота, красно-сине-зеленая татуировка в виде дракона.
Легкокрылая путешественница коснулась ножками бицепса и успела уловить нехитрую бронзово- коричневую мысль туземца («Каюй! Щекотно! (яп.)»), после чего ее коротенькая жизнь завершилась. Рикша не глядя шлепнул по плечу ладонью, и от прелестницы остался лишь пыльный серо-голубой комочек.
Старая курума
– Господин титулярный советник, я ожидал вас с пароходом «Волга» неделю назад, первого мая, – сказал консул, останавливаясь у красной лакированной одноколки, явно знававшей лучшие времена. – По какой причине изволили задержаться?
Вопрос, хоть и произнесенный строгим тоном, но в сущности простой и естественный, отчего-то смутил Эраста Петровича.
Молодой человек кашлянул, переменился в лице:
– Виноват. Когда пересаживался с корабля на корабль, п-простудился...
– Это в Калькутте-то? На сорокаградусной жаре?
– То есть, нет, не простудился, а проспал... В общем, опоздал. Пришлось ждать следующего п- парохода...
Фандорин вдруг покраснел, сделался почти такого же оттенка, что повозка.
– Те-те-те! – с радостным удивлением воззрился на него Доронин, сдвигая очки на кончик носа. – Покраснел! Вот тебе и Печорин. Не умеем лгать. Это превосходно.
Желчное лицо Всеволода Витальевича смягчилось, в тусклых, с красноватыми прожилками глазах блеснула искорка.
– В формуляре не описка, нам и в самом деле всего двадцать два года, просто мы изображаем из себя романтического героя, – промурлыкал консул, чем еще больше сконфузил собеседника. И совсем разойдясь, подмигнул:
– Держу пари, какая-нибудь индусская красотка. Угадал?
Фандорин нахмурился и отрезал: «Нет», но более не прибавил ни слова, так что осталось непонятным – то ли красотки не было, то ли была, но не индусская.
Консул не стал продолжать нескромный допрос. От его прежней неприязненности не осталось и следа. Он взял молодого человека за локоть и потянул к одноколке.
– Садитесь, садитесь. Это самое распространенное в Японии транспортное средство. Называется курума.
Эраст Петрович удивился, отчего это в коляску не запряжена лошадь. В голове на миг возникла фантастическая картина: чудо-повозка, несущаяся по улице сама по себе, с оглоблями, выставленными вперед наподобие алых щупальцев.
Курума с видимым удовольствием приняла молодого человека, покачав его на потертом, но мягком сиденье. Доронина же встретила негостеприимно – вонзила сломанную пружину в его и без того тощую ягодицу. Консул поерзал, устраиваясь поудобнее, проворчал:
– Скверная душа у этой колесницы.
– Что?
– В Японии у каждой твари и даже у каждого предмета имеется собственная душа. Во всяком случае, так веруют японцы. По-научному это называется «анимизм»... Ага, вот и наши лошадки.
Трое туземцев, весь гардероб которых состоял из обтягивающих панталон и скрученных жгутом полотенец на голове, дружно взялись за скобу, крикнули «хэй-хэй-тя!» и загрохотали по мостовой деревянными шлепанцами.
