Американец толкнул Эраста Петровича локтем в бок:
– Слыхали, Расти? Они будут палить по рукам! Не так-то это просто, мистер Гоу. Известно, какие из японцев стрелки! План, может, и неплох, но идти должны не вы.
– Кто же тогда, разрешите спросить? И, позвольте вам напомнить, мое имя – Гоэмон.
– Окей, пусть будет Гоуэмон. Кто пойдет дырявить желто... ну этих, сацумцев? Во-первых, конечно, я. Скажите, Расти, вы метко стреляете?
– Довольно метко, – скромно сказал Эраст Петрович, умевший с двадцати шагов вогнать одна в одну весь барабан – разумеется, из длинноствольного оружия и с твердого упора.
– Отлично. А про вас, док, мы и так знаем – стреляете, как скальпелем режете. Вы, конечно, человек вроде как посторонний и участвовать в нашем шоу не обязаны, но если не побоитесь...
– Нет-нет, – оживился Твигс. – Я теперь, знаете ли, стрельбы нисколько не боюсь. Попасть в цель гораздо легче, чем, скажем, аккуратно зашить мышцу или наложить шов.
– Молодчага, Лэнс! Вот вам, Гоу, и трое «патрульных». Одену Расти и Лэнса в форму, и будем как трое тупых муниципалов. Вас, так и быть, возьмем четвертым – вроде как переводчиком. Побалаболите с ними и рухнете на пол, а остальное мы сделаем сами. Верно, ребята?
– Конечно! – с энтузиазмом воскликнул доктор, очень довольный наметившимся приключением.
Эраст Петрович подумал: мужчина даже самой мирной профессии, раз взяв в руки оружие, уже никогда не забудет этого ощущения. И будет стремиться испытать его вновь.
– Прошу извинить за дотошность, но можно ли посмотреть, насколько хорошо вы стреляете, джентльмены? – спросил Асагава. – Я, конечно, не смею не верить вам на слово, но операция такая важная, я отвечаю за нее и перед господином вице-интендантом, и перед самим господином министром.
Твигс потер руки:
– Я что ж, я с удовольствием. Не одолжите мне один из ваших замечательных кольтов, сэр?
Сержант вручил ему револьвер. Доктор скинул сюртук, остался в одной жилетке. Слегка пошевелил пальцами правой руки, взялся за рукоятку, тщательно прицелился и первой же пулей перебил одному из чучел соломенное запястье – бамбуковый меч упал на пол.
– Браво, Лэнс!
Твигс поперхнулся от мощного шлепка ладонью по спине. Но инспектор покачал головой:
– Сэнсэй, при всем уважении... Разбойники не будут стоять и ждать, пока вы прицелитесь. Это ведь не европейский поединок на пистолетах. Нужно стрелять очень-очень быстро, да еще учитывать, что ваш противник в этот момент тоже будет двигаться.
Японец нажал ногой на какой-то рычаг, и манекены вдруг закружились вместе с деревянным постаментом, будто на карусели.
Ланселот Твигс похлопал глазами, опустил револьвер.
– Нет... Я так не учился... Не смогу.
– Дайте я!
Сержант отодвинул врача. Встал враскоряку, слегка присел, стремительно выхватил из кобуры «кольт» и выпалил четыре раза подряд. Одно из чучел бухнулось с подставки, во все стороны полетели клочья соломы.
Асагава подошел, нагнулся.
– Четыре дырки. Две в груди, две в животе.
– А вы как думали! Уолтер Локстон бьет без промаха.
– Не годится, – Японец выпрямился. – Они нужны нам живыми. Необходимо стрелять по рукам.
– Ага, попробуйте! Это только на словах легко!
– Сейчас попробую. Не затруднит ли вас покрутить поворотный круг. Только, пожалуйста, побыстрее. А вы, господин вице-консул, дайте команду.
Сержант разогнал манекенов так, что замелькало в глазах.
Асагава стоял, держал руку в кармане.
– Огонь! – крикнул Фандорин, и еще не успел произнести последний звук этого коротенького слова, как уже грянул выстрел.
Инспектор выпалил не целясь, с бедра. Оба чучела остались на месте.
– Ага! – торжествующе возопил Локстон. – Промазал!
Он перестал качать ногой рычаг, фигуры замедлили движение, и стало видно, что у одной из них рука, к которой привязан меч, слегка покривилась.
Доктор подошел, нагнулся.
– Как раз в сухожилие. С такой раной живой человек не смог бы удержать даже карандаш.
У сержанта отвисла челюсть.
– Черт подери, Гоу! Где вы так насобачились?
– Да-да, – подхватил Фандорин. – Я никогда не видел ничего п-подобного, даже в итальянском цирке, где маэстро пулей сбивал орех с головы собственной дочери!
Асагава скромно потупился.
– Можете называть это «японским цирком», – сказал он. – Я всего лишь соединил два наших древних искусства: баттодзюцу и ину-омоно. Первое – это...
– Знаю, знаю! – взволнованно перебил Эраст Петрович. – Это искусство м-молниеносного выхватывания меча из ножен. Ему можно научиться! А что такое ину-омоно?
– Искусство стрельбы из лука по бегущим собакам, – ответил чудо-стрелок, и титулярный советник сразу сник, подумав, что такой ценой не нужно ему никакой чудо-стрельбы.
– Скажите, Асагава-сан, – спросил Фандорин. – Вы уверены, что остальные двое ваших людей стреляют так же хорошо?
– Гораздо лучше. Поэтому моя задача – сухорукий, с него хватит одной меткой пули. Но господин вице-консул, должно быть, тоже хочет продемонстрировать свое искусство? Я только прикажу обратно приделать мишеням руки.
Эраст Петрович лишь вздохнул.
– Б-благодарю. Я вижу, что японская полиция отлично проведет операцию и без нашего участия.
Но никакой операции не вышло. Заброшенная сеть вновь осталась без улова. Сацумцы в годаун не вернулись – ни днем, ни в вечерних сумерках, ни в ночной тьме.
Когда окрестные холмы порозовели от лучей восходящего солнца, Фандорин сказал хмурому инспектору Асагаве:
– Они не придут.
– Этого не может быть! Самурай никогда не бросит свою катану!
К исходу ночи от насмешливой уверенности японца мало что осталось. Он делался все бледнее, углы рта нервно подрагивали – было видно, что он с трудом сохраняет остатки самообладания.
После вчерашнего издевательства Фандорин не испытывал к инспектору ни малейшего сочувствия.
– Не надо было до такой степени полагаться на собственные силы, – мстительно заметил он. – Сацумцы заметили вашу слежку. Мечи самураям, возможно, и дороги, но собственная шкура все-таки дороже. Я отправляюсь спать.
Лицо Асагавы мучительно дрогнуло.
– А я останусь и буду ждать, – процедил он сквозь стиснутые зубы, уже безо всяких «с вашего позволения» и «если господин вице-консул соизволит разрешить».
– Ну-ну.
Попрощавшись с Локстоном и доктором Твигсом, Эраст Петрович отправился домой.
Пустая набережная была окутана прозрачным, нежным туманом, но титулярный советник не смотрел ни на нарядные фасады, ни на влажно посверкивающую мостовую – его взгляд был прикован к
