неминуемо лгать.
Вице-коснул мысленно досчитал до двадцати, потом, не говоря ни слова, захлопнул перед носом у японца дверь.
Теперь можно было идти в спальню. От Масы и Сироты раньше утра вестей не будет. Неплохо бы хоть немного поспать – завтра, вероятно, будет напряженный день.
Но возбуждение улеглось еще не вполне. Чувствуя, что сразу уснуть не удастся, Фандорин взял в гостиной второй том «Фрегата Паллада» – самого лучшего чтения на сон грядущий.
Газовый рожок в спальне зашипел, но не зажегся. Эраст Петрович не удивился – газовое освещение в Йокогаме появилось недавно и работало не идеальным образом. На такой случай у кровати имелся подсвечник.
Молодой человек в кромешной тьме дошел до столика, нащупал спички.
Комната озарилась мягким, подрагивающим светом.
Фандорин скинул на пол халат, обернулся и вскрикнул.
В постели, опершись о подушку локтем, лежала О-Юми и смотрела на него неподвижным мерцающим взглядом. На спинке кровати, в ногах, висели платье, лиф, шелковые чулки. Из-под сползшего одеяла ослепительно белело круглое плечо.
Видение приподнялось, отчего одеяло соскользнуло к поясу, гибкая рука дотянулась до канделябра, поднесла его к губам – и снова стало темно.
Эраст Петрович чуть не застонал – исчезновение прекрасной химеры отозвалось в нем пронзительной болью.
Он осторожно вытянул руку, боясь, что не найдет во тьме ничего кроме пустоты. Но пальцы коснулись горячего, гладкого, живого.
Хриплый голос сказал:
– Я уж думала, ты никогда сюда не войдешь...
Зашелестела простыня, нежные, но удивительно сильные руки обняли Фандорина за шею, притянули к себе.
У Эраста Петровича бешено застучало в висках от аромата кожи и волос.
– Откуда вы... – прошептал он, задыхаясь, и не закончил – горячие губы закрыли ему рот.
Больше в спальне не было произнесено ни слова. В мире, куда утянули титулярного советника мягкие руки и благоуханные губы, никаких слов не существовало и существовать не могло, они только помешали бы, разрушив колдовство.
После недавнего калькуттского приключения, повлекшего за собой опоздание к пароходу, Эраст Петрович считал себя опытным, видавшим виды мужчиной, однако в объятьях О-Юми он чувствовал себя не мужчиной, а каким-то невиданным музыкальным инструментом – то чарующей флейтой, то божественной скрипкой, то сладостной свирелью, и волшебная исполнительница виртуозно играла сразу на них на всех, поверяя земной алгеброй небесную гармонию.
В кратких антрактах опьяневший вице-консул пытался что-то лепетать, но ответом были лишь поцелуи, легкие касания, тихий смех.
Когда в окно стали проникать серые полоски рассвета, Фандорин невероятным усилием воли полувынырнул из дурмана. Сил хватило на один-единственный вопрос – самый важный, всё прочее не имело значения. Он взял ее ладонями за виски – так, чтобы огромные, наполненные таинственным светом глаза были совсем близко.
– Ты останешься со мной?
Она покачала головой.
– Но... но ты придешь еще?
О-Юми тоже взяла его за виски, сделала легкие круговые движения пальцами, чуть надавила, и Фандорин моментально уснул, сам этого не ощутив. Просто упал в глубокий сон и не почувствовал, как ее руки, нежно придерживая, кладут его голову на подушку.
В этот миг Эрасту Петровичу уже снился сон. Будто он мчится на голубой, сияющей ледяным блеском колеснице прямо по небу, поднимаясь всё выше и выше. Его путь лежит к звезде, которая тянет навстречу алмазному экипажу свои прозрачные лучи. Мимо проносятся мелкие золотые звезды, обдавая лицо свежим морозным ветром. Эрасту Петровичу очень хорошо, и он лишь помнит, что ни в коем случае нельзя оглядываться назад – упадешь и разобьешься.
А он и не оглядывается. Мчится вперед и вверх, навстречу звезде.
Звезда зовется Сириус.
Конский навоз
Проснулся Фандорин оттого, что кто-то мягко, но настойчиво похлопывал его по щеке.
– О-Юми, – прошептал Эраст Петрович, и в самом деле увидел перед собой лицо с раскосыми глазами, но то, увы, была не ночная кудесница, а письмоводитель Сирота.
– Прошу извинить, – сказал письмоводитель, – но вы никак не хотели просыпаться, я уже начал тревожиться...
Титулярный советник сел на кровати, осмотрелся. Спальню освещали косые лучи раннего солнца. Ни самой О-Юми, ни каких-либо признаков ее недавнего присутствия.
– Господин вице-консул, я готов сделать рапорт, – начал Сирота, держа наготове какую-то бумажку.
– Да-да, конечно, – пробормотал Фандорин, заглядывая под одеяло.
Простыня скомкана, но это еще ничего не значит. Может быть, остался длинный волос, крупицы пудры, алый след помады?
Ничего.
Приснилось?!
– Согласно вашим указаниям, я спрятался в кустах, около развилки двух дорог. В два часа сорок три минуты со стороны пустыря показалась фигура бегущего человека...
– Понюхайте-ка! – перебил его Фандорин, уткнувшийся носом в наволочку. – Что это за аромат?
Письмоводитель взял подушку, добросовестно втянул воздух.
– Это аромат аямэ. Как это по-русски? Ирис.
Лицо титулярного советника озарилось счастливой улыбкой.
Не приснилось!
Она была здесь! Это запах ее духов!
– Ирис – главный аромат нынешнего сезона, – объяснил Сирота. – Им душатся женщины, им пропитывают белье в прачечных, В апреле ароматом сезона была глициния, в июне будет азалия.
Улыбка сползла с лица Эраста Петровича.
– Можно продолжать? – спросил японец, возвращая подушку.
И продолжил свой рапорт. Минуту спустя Фандорин уже не думал ни об аромате ириса, ни о ночном видении.
Заливные поля нестерпимо сияли на солнце, словно вся долина превратилась в огромное треснувшее зеркало. Темными трещинками на сверкающей поверхности были межи, что делили участки на
