назвал главой заговора Дона Цурумаки?
– Да. Но зачем предпринимателю, благотворителю, стороннику прогресса убивать министра? Не умещается в голове...
Надо, однако, сказать, что голова титулярного советника сейчас вообще мало что могла вместить – так мяла и сжимала ее боль.
– Отчего же, – медленно проговорил Всеволод Витальевич, потирая подбородок, – отчего же... Как раз довольно логично. Цурумаки – конституционалист, сторонник парламентаризма, который откроет перед таким человеком неограниченные возможности. Окубо же был классическим приверженцем просвещенного абсолютизма. С точки зрения господина Тучи, министр был препятствием на пути общественного и экономического прогресса – если уж вы заговорили о прогрессе. Тут не было ничего личного. Просто «новые японцы» вроде нашего с вами приятеля привыкли решать проблемы самым простым и эффективным путем. Куда уж эффектней: убрал с доски одну фигуру, и партия выиграна... А технических возможностей у Цурумаки было предостаточно. Во-первых, со времен гражданской войны у него сохранилась собственная гвардия – так называемые Черные Куртки, которые служат ему верой и правдой. – (Фандорин вспомнил невидимых слуг из усадьбы на Блаффе.) – Во-вторых, Дону, по сути дела, принадлежит вся теневая Йокогама, с ее притонами и злачными заведениями. А это означает тесную связь с преступным миром, с якудзой. – (Да-да: «Ракуэн», горбун, подумал Эраст Петрович.) Наконец, со времен всё той же революции у Дона сохранились тесные отношения с сацумскими самураями, которые вместе с ним воевали против сёгуна.
Консул умолк, очевидно, исчерпав аргументацию, но под воздействием его слов мозг титулярного советника наконец зашевелился, хоть и вяловато.
Про шпионство и ненадежность своего приживалы Цурумаки отлично знал. Из подзорной трубы, как известно, он мог наблюдать не только за звездами, но и за соседним домом, куда по ночам частенько наведывался Онокодзи. Был Дон знаком и с Сугой...
Тут капитан-лейтенант нанес последний удар:
– Хм. А известно ли вам, господа, что несколько дней назад покойный Суга выиграл у Цурумаки в карты превосходное поместье? Мне рассказывал об этом австрийский посланник – игра происходила у него на вилле. Эти сведения нам чем-нибудь помогут?
Примечательно, что после упоминания о дуэли тон морского агента совершенно изменился. Теперь в нем преобладала не надменность, а государственная озабоченность интересами отечества.
О да, новость, сообщенная Бухарцевым, значила очень многое. Эраст Петрович со стоном схватился за голову.
Ведь Асагава собирался выяснить, кто именно «проиграл» интенданту усадьбу, но самозваные сыщики слишком увлеклись игрой в казаки-разбойники. А между тем, ларчик открывался совсем просто.
Сколько совершено роковых, непростительных ошибок!
Теперь не осталось ни одного доказательства. Все три улики уничтожены. Единственный свидетель, который многое знал и был готов говорить, убит.
Интенданта Сугу похоронят с почестями. Его партия останется у власти.
Потайная комната за кабинетом начальника полиции? Но ее наличие ничего не докажет. Там всего лишь груда изорванной бумаги. Асагава постарался разодрать компрометирующие документы в такие мелкие клочки, что теперь их не склеишь.
– Козырь остался только один, – произнес вице-консул вслух. – Дон не знает, что мы про него знаем.
– Козырь не из сильных, – пожал плечами Всеволод Витальевич. – Да и как его использовать?
Потирая висок, Эраст Петрович негромко сказал:
– Есть один способ. Конечно, очень рискованный, но я бы п-попробовал...
– Ничего не хочу знать! – быстро перебил капитан-лейтенант и даже сделал вид, что зажимает уши. – Никаких деталей. Сами заварили кашу – сами расхлебывайте. Терять вам и вправду нечего. Всё, что могу сделать, – задержать свой рапорт на двадцать четыре часа. Но знайте, Фандорин: эту бумагу я направлю не нашему добрейшему посланнику, а прямиком в Санкт-Петербург. Итак, господа консулы, у вас ровно сутки. Или вы предъявляете мне фигуранта, на которого можно свалить вину за всё произошедшее, или – не обессудьте. – Мстислав Николаевич подержал внушительную паузу и закончил, уже обращаясь непосредственно к Фандорину. – Только запомните: никаких поединков с Булкоксом!
– Да как я могу отказаться! Это же б-бесчестье!
– Даже не знаю, что будет большей катастрофой при теперешней накаленности русско-британских отношений: если вы убьете Булкокса или если он вас. – Мстислав Николаевич призадумался, но развел руками. – Нет, это исключено. Когда на карту поставлена честь страны, Фандорин, нужно уметь поступаться личной честью.
Титулярный советник посмотрел на агента исподлобья:
– Личной честью, капитан-лейтенант, нельзя поступаться никогда и ни по каким резонам.
И снова, встретив отпор, Бухарцев сменил тон – оставил пафос, перешел к задушевности:
– Ах, бросьте, Эраст Петрович. Что наши мелкие самолюбия и амбиции перед лицом Истории? А ведь мы с вами тут именно ею, матушкой, и занимаемся. Стоим на передовой позиции всей европейской культуры. Да-да, не удивляйтесь. Я много об этом в последнее время размышляю. Вот я давеча с вами, Всеволод Витальевич, спорил, насмехался над японской военной угрозой. Но после подумал хорошенько и признаю: правы вы, тысячу раз правы. Только надобно шире смотреть. Не в маленькой Японии дело. Скоро на Европу двинется новый Чингис-хан. Шевелится, готовясь пробудиться, гигантский Китай. Когда сия желтая волна поднимется, ее гребень достигнет небес, увлечет за собою всякие там Кореи и Монголии, а на самой его пенной верхушке окажется задиристая островная империя с ее хищным дворянством и алчной нуворишеской буржуазией! – В голосе Мстислава Николаевича зазвенели пророческие нотки, взгляд загорелся огнем – должно быть, капитан-лейтенант уже представлял, как будет произносить эту речь перед высшими мужами империи. – Новый Монголизм или Желтая Опасность – вот как я это назову. Миллионы и миллионы свирепых, узкоглазых, кривоногих, желтолицых обрушатся несокрушимой волной на мирные просторы Старого Света. И на пути этого китайского исполина с японской головой снова, как во времена гуннов и татар, окажемся мы, славяне... Вот о чем нужно думать, Эраст Петрович, а не о собственном гоноре.
На этой во всех отношениях достойной реплике, произнесенной с превосходной товарищеской укоризной, капитан-лейтенант удалился. Более не произнес ни слова, чтобы не портить эффекта. Просто встал, по-военному кивнул, произнес одно-единственное слово («Господа») и прошествовал к двери.
Доронин встал, но с места не двинулся.
– Сирота проводит, – сказал он негромко. А чуть погодя, когда агент уже был за воротами, с чувством прибавил:
– Мерррзавец! И ведь всё налгал. Не станет он ждать никаких двадцати четырех часов. Накатает ябеду прямо сейчас, в вагоне. И тут же отправит в министерство, а копию непременно в Третье отделение. Чтоб не выглядело обычным доносом, присовокупит всю эту чушь про Желтую Опасность, которую он сейчас перед нами репетировал. И самое гнусное, что в Петербурге это ужасно всем понравится. – Консул устало опустился в кресло. – Попрут меня в отставку, уж это самое меньшее... А и черт с ней, со службой, – вдруг весело тряхнул он головой. – Проживу и без нее. Но в Россию не вернусь. Натурализуюсь и превращусь в японца, а? Что вы на сей счет думаете? – и засмеялся, как бы давая понять, что, разумеется, шутит.
На сей счет титулярный советник ничего не думал, ему было над чем поломать свою (впрочем, и без того уже проломленную) голову.
– Так главный акунин в этой истории – Дон Цурумаки? – будто бы про себя прошептал он.
– Как вы сказали? Акунин?
– Ну да, главный злодей. Мне объясняли, что японские злодеи не похожи на прочих. То есть они, конечно, тоже негодяи и исчадия, но с п-принципами и не без благородства. Что-то в этом роде.
Всеволод Витальевич усмехнулся:
– Япония – страна благородных злодеев? Пожалуй. Уж Цурумаки-то – классический акунин.
