торчала женская голова со сложно уложенной прической. Молодой человек хотел поскорей отвернуться, но чуть задержал взгляд, а потом уже не смог оторваться. Мертвое лицо было пугающе, волшебно прекрасно.
– Это женщина по имени О-Кику, – объяснил письмоводитель. – Она была самой лучшей куртизанкой в заведении «Хризантема» – вот этом, с красными фонариками у входа. О-Кику влюбилась в одного из клиентов, актера Кабуки. Но он охладел к ней, и тогда она отравила его крысиным ядом. Сама тоже отравилась, но ее вырвало, и яд не подействовал. Преступнице промыли желудок и потом отрубили голову. Перед казнью она сочинила красивое хокку, трехстишье. Сейчас переведу...
Сирота закрыл глаза, сосредоточился и нараспев продекламировал:
И объяснил:
– «Цветок» – это она сама, потому что «кику» значит «хризантема». «Ураган» – это ее страсть, «тишина» – это предстоящая казнь, а «сон» – человеческая жизнь... Судья повелел держать голову перед входом в чайный дом в течение одной недели – в назидание другим куртизанкам и в наказание хозяйке. Мало кому из клиентов понравится такая вывеска.
Фандорин был впечатлен и рассказанной историей, и японским правосудием, а более всего удивительным стихотворением. Софья Диогеновна же осталась безучастной. Она перекрестилась на отрубленную голову без чрезмерного испуга – должно быть, за годы жизни в Японии привыкла к особенностям туземного правосудия. Гораздо больше барышню занимало скверное заведение «Ракуэн» – Благолепова смотрела на крепкую дубовую дверь расширенными от страха глазами.
– Вам нечего бояться, сударыня, – успокоил ее Эраст Петрович и хотел войти, но Сирота подскочил первым.
– Нет-нет, – заявил он с самым решительным видом. – Это моя обязанность.
Постучал и шагнул в темный проход, который Фандорин мысленно окрестил «предбанником». Дверь немедленно захлопнулась, очевидно, приведенная в действие невидимой пружиной.
– Это у них порядок такой. По одному впускают, – объяснила Благолепова.
Дверь снова открылась, вроде как сама по себе, и Фандорин пропустил даму вперед.
Софья Диогеновна пролепетала:
– Мерси вам, – и исчезла в предбаннике.
Наконец, настал черед титулярного советника.
Секунд пять он стоял в полнейшей темноте, потом впереди открылась еще одна дверь, и оттуда пахнуло потом, табаком и еще каким-то странным сладковатым ароматом. «Опиум», догадался Эраст Петрович, принюхиваясь.
Невысокий, кряжистый молодец (рожа хищная, на лбу повязка с какими-то каракулями) стал хлопать чиновника по бокам, щупать под мышками. Второй, точно такого же вида, бесцеремонно обыскивал Софью Диогеновну.
Фандорин вспыхнул, готовый немедленно положить конец этой неслыханной дерзости, но Благолепова быстро сказала:
– Это ничего, я привыкшая. Иначе у них нельзя, больно много лихих людей ходит. – И прибавила что-то по-японски, судя по тону успокаивающее.
Сироту уже пропустили – он стоял чуть в стороне и всем своим видом изображал неодобрение.
Чиновнику же было интересно.
На первый взгляд японский вертеп здорово напоминал хитровский кабак наихудшего сорта – из тех, где собираются воры и фартовые. Только на Хитровке сильно грязней и пол весь заплеван, а здесь, прежде чем ступить на устланное циновками пространство, пришлось снять обувь.
Софья Диогеновна ужасно смутилась, и Фандорин не сразу понял, отчего. Потом заметил – у бедной девицы нет чулок, и деликатно отвел глаза.
– Ну, который здесь ваш должник? – бодро спросил он, озираясь.
Глаза быстро привыкли к тусклому освещению. В дальнем углу, на тюфяках лежали и сидели какие-то неподвижные фигуры. Нет, одна шевельнулась: тощий китаец с длинной косой подул на фитиль диковинной лампы, что стояла подле него; пошевелил иголкой маленький белый шарик, подогреваемый на огне; сунул шарик в отверстие длинной трубки и затянулся. Несколько мгновений качал головой, потом откинулся на валик, затянулся снова.
Посередине помещения, у стола с крохотными ножками, сидело с полдюжины игроков. Еще несколько человек не играли, а наблюдали – всё точь-в-точь, как в каком-нибудь «Лихаче» или «Полуштофе».
Хозяина Фандорин опознал без подсказки. Полуголый мужчина с неестественно раздутой верхней частью туловища тряс какой-то стаканчик, потом выбросил на стол два кубика. Ну, понятно – режутся в кости. Удивительно было то, что результат игры не вызвал у сидящих вокруг стола никаких эмоций. У нас выигравшие разразились бы радостными матюгами, а проигравшие – тоже матюгами, но свирепыми. Эти же молча разобрали деньги, большая часть которых досталась горбуну, и принялись потягивать из чашечек какую-то мутноватую жидкость.
Воспользовавшись перерывом, Софья Диогеновна подошла к хозяину и, униженно кланяясь, стала его о чем-то просить. Горбун слушал хмуро. Один раз протянул: «Хэ-э-э» – будто удивился чему-то (Эраст Петрович догадался, что это реакция на сообщение о смерти капитана). Дослушав, мотнул головой, буркнул: «Нани-о иттэрунда!» – и еще несколько коротких, рокочущих фраз.
Благолепова тихо заплакала.
– Что? Отказывается? – спросил Фандорин, тронув барышню за рукав. Та кивнула.
– Этот человек говорит, что сполна расплатился с капитаном. Тот прокурил катер от трубы до якоря, – перевел Сирота.
– Врет он! – воскликнула Софья Диогеновна. – Не мог папаша все деньги прокурить! Сам мне говорил, что еще семьдесят пять иен осталось!
Хозяин махнул рукой, сказал Фандорину на ужасающем английском:
– Want play? Want puh-puh? No want play, no want puh-puh – go-go [4].
Сирота прошептал, беспокойно оглядываясь на мускулистых парней с белыми повязками на лбу, медленно приближавшихся к столу с разных концов зала:
– Ничего не сделаешь. Расписки нет – доказать нельзя. Нужно уходить, не то может получиться Инцидент.
Софья Диогеновна тихо, безутешно плакала. Фандоринский батистовый платок уже весь вымок, и она достала свой прежний, малость подсохший.
– А что это за игра? – с любопытством спросил Эраст Петрович. – Т-трудная?
– Нет, самая простая. Называется «Тёка-ханка», то есть «Четное или нечетное». Если кладешь деньги слева от вон той черты, значит, ставишь на четное. Если справа – на нечетное. – Письмоводитель говорил нервно, скороговоркой, при этом двумя пальцами легонько тянул вице-консула к выходу. – Право же, пойдемте. Это совсем-совсем нехорошее место.
– Ну-ка, и я попробую. Кажется, иена по нынешнему курсу равна двум рублям?
Эраст Петрович неловко опустился на корточки, достал портмоне и отсчитал пятнадцать «красненьких». Получилось как раз семьдесят пять иен. Ставку чиновник положил слева от черты.
Хозяина вид десятирублевых кредиток с портретом бородатого Михаила Федоровича не удивил – очевидно, русские были в «Ракуэне» не столь уж редкими гостями. Удивился горбун величине ставки, ибо никто из прочих игроков не выложил на стол больше пяти иен.
