когда у него начинался приступ. Не у каждой восемнадцатилетней девушки хватит для этого присутствия духа. И хотя мотив у песни не самый запоминающийся, ее подхватили, и она заработала кучу денег. А теперь, дорогой сэр, что вас привело ко мне? Кого вы теперь ищете и в чем дело?
– Я хотел бы вернуть вас памятью на десять лет назад. Вы помните сэра Хьюберта Уизернси? Он тогда, наверное, был в Лондоне на виду.
– Конечно, помню. Богач из Йоркшира, гадкий утенок в благородном семействе, бездельник, мот и пивная бочка. И так быстро спустил все деньги, словно ему не терпелось поскорее очутиться в работном доме. Но у этого повесы была добрая душа, и на его воскресных обедах в собственном доме на Эбби Роуд бывала первоклассная публика. Он обычно закатывал в мае и июне настоящие пиры, каждое воскресенье, с картами после обеда, и там можно было встретить иногда очень странных людей.
– А хозяйка у этих застолий была?
– Конечно! Леди Уизернси – в ее собственном доме все так к ней и обращались, хотя за его стенами ее звали иначе. Мне она была известна как Кейт Делмейн, хористка из «Великолепного театра». И вроде нехорошо говорить, но они не были женаты. Он-то был готов на все ради нее и ужасно ревновал каждого, кто обращал на нее внимание.
– Вы встречали в его доме полковника Рэннока?
– Да, он, кажется, никогда не пропустил ни одного обеда. Я сам был близко знаком с этим Мефистофелем, если Уизернси можно назвать Фаустом. Наверное, Рэннок выжал из него больше денег, чем кто-либо другой из всей той шайки. Это были настоящие стервятники. Я в его доме никогда не прикасался к картам, поэтому могу говорить обо всем с чистой совестью. То была шайка хорошо воспитанных мошенников, иначе я их назвать не могу.
– А эта хористка, наверное, была красива?
– Так бывает не всегда, но эта была. Она стоила всех тех денег, что Уизернси тратил на нее. И, пожалуй, то была единственная сделка, в которой он не прогадал. Она была одной из самых красивых хористок, выступавших на сцене «Великолепного театра», и, когда она выходила на подмостки, мужчины в партере смотрели только на нее.
– А была она похожа на эту женщину? – спросил Фонс, подавая ему фотографию леди Перивейл.
– Была. Десять лет назад вы бы приняли этот снимок за ее фотографию. Но сейчас она уже не та.
– Вы недавно с ней виделись?
– Она приходила на прошлой неделе, настоящая развалина, выглядела больной и совсем обедневшей. Никогда прежде не приходилось наблюдать, чтобы красивая женщина так внезапно сдала. На Рождество я видел ее в ложе театра Друри-Лейн, и она прекрасно выглядела, но все это в прошлом. Она хотела, чтобы я заключил с ней контракт, опять как с хористкой, потому что декламировать она никогда не могла, сразу паниковала, но я ничего не мог ей предложить. Старые и увядшие нам не нужны. Менеджеры даже слышать о том не хотят.
– Вы можете дать мне адрес этой леди?
– Кажется, я его записал, – ответил агент. – Но только, чтобы не обидеть ее, хотя все это бесполезно, во всяком случае, пока не пойдет пантомима, и тогда можно было бы подписать с ней контракт на роль Флоры или Юноны, восседающей где-нибудь в глубине сцены, или на немую роль королевы из пьесы на исторический сюжет. Да, вот адрес. Миссис Рэндалл – мисс Кейт Делмейн, 14, Селберн-стрит, Челси.
– Спасибо, Мордаунт, – ответил Фонс, вручая ему соверен, – не хочу тратить ваше драгоценное время задаром.
– Ладно, Фонс, ведь время – деньги, не так ли? – и, приятно улыбнувшись, агент опустил монету в карман.
ГЛАВА 11
Фонс скромно позавтракал в очень старом кабачке «Петух» и, отдохнув минут пятнадцать, которые он провел в размышлении за папиросой, нанял экипаж и отправился на Селберн-стрит. Кэбмен отыскал ее после некоторых усилий в лабиринте неприглядных улочек между Кингз Роуд и Темзой, к западу от краснокирпичных коттеджей Чейна и вдали от живописной и модной центральной части Челси, в пустыне, застроенной восьмикомнатными домами с цинковыми крышами, крошечными палисадниками, пологими ступеньками крылец, немытыми окнами и канавами, в которых играли ребятишки. Это был один из тех унылых районов, которые угнетающе действуют на постороннего, вызывая у него жалость, граничащую с отчаянием, и где, тем не менее, живут достойные, трудолюбивые люди, как-то ухитряющиеся не унывать и веселящиеся на Рождество за своим рождественским пудингом. Они любят своих домочадцев, как Крэтчит,[33] и вовсе не склонны проклинать судьбу и кончать счеты с такой жизнью.
Дома на Селберн-стрит были примерно такие же, как большинство других в районе, но немного побольше. Дверь в доме № 14 открыла сама хозяйка. Она не знала, да, по-видимому, и не любопытствовала знать, дома ли миссис Рэндалл или ушла, но тем не менее направила посетителя в комнаты по фасаду первого этажа и позволила узнать это самому.
– У нее есть свой ключ от подъезда, – объяснила леди, – и я не всегда слышу, как она приходит.
Фонс поднялся по лестнице и вежливо постучал в дверь.
– Войдите, кто там, – ответил голос, беспокойный и в то же время меланхолический.
Густой табачный дым приветствовал Фонса, открывшего дверь, и женщина, сидевшая у окна, выбросила на улицу окурок.
– Это ты, Джим? – спросила она невыразительным, тусклым тоном, все еще глядя в окно, но, повернувшись и увидев незнакомца, вскрикнула, и в этом крике послышались удивление и страх.
– Что вам надо? – резко осведомилась она, и Фонс заметил, что рука, ухватившаяся за спинку стула, немного дрожит.
«Нервы не в порядке. Обычная история», – подумал Фонс. «Вино и наркотики, к чему обычно прибегают неудачники».
– Я позволил себе прийти к вам по делу, миссис Рэндалл, – ответил он, – не испросив предварительно
